Павел Комарницкий - День ангела
— Теперь припрыгаем. Кто нам теперь помешает?
Она вновь берёт меня под руку. И этот жест тоже изначально ей несвойствен. Нахваталась от людей…
— Ты недоволен? Отпустить?
— Ни в коем случае — я придерживаю её руку — Не люблю, когда от меня отрывают мою лучшую половину.
Она приближает ко мне свои глазищи. Таинственно понижает голос.
— Знаешь, чего я хочу? Давай, смоемся сегодня из города. С ночёвкой, а?
— К папе на базу?
— Ну… Нет. Давай вот как — мы улетим прямо в лес. Да, точно. На ту поляну, где год назад… Как идея?
— Давай. Только не надо всяких там транспортных коконов. Давай на поясах. И в одних термокостюмах. Мы полетим, как святые духи, невидимые и всевидящие…
— Решено. Только надо знаешь что? Надо запастись едой, и побольше. Со мной будет мой хищник, а голодный хищник — это опасно.
— Точно. Опять же биоморфы — они знаешь, какие прожорливые!..
Она аж присела от хохота, и я вторю ей. Прохожие удивлённо оглядываются, но завидев Ирочку, сами непроизвольно начинают улыбаться. Живите долго и счастливо, люди!
Я ещё смеюсь, но что-то стремительно меняется в мире. Что? Что?! Да что?!!
Понять я не успеваю. Ирочка резко обрывает смех, нелепо и косо оседает на асфальт. Я бросаюсь к ней, хватаю, удерживая от падения. Но она всё равно оседает, и искристые серые глаза становятся бессмысленными. И под рукой у меня тепло и мокро. Весь затылок в крови.
— Не умирай!!!
Я заслоняю её от всего света. Если снайпер решит повторить выстрел — её он уже не достанет. Пусть бьёт в меня.
«Уэф!! Уэф!!! Уэф!!!!!»
«Роман, это Уэф. Что такое? Что?!! Держись, Рома. Держись, и никого не подпускай! Никого, слышишь?! Бей парализатором во всё, что приближается — хоть милиция, хоть «скорая помощь», хоть что! Ты слышишь?!!»
Излишние советы. Я и так никого не подпущу… А вот и милиция. И агент «зелёных» с ними? Мне некогда разбираться.
— Стоять! Руки!
Они с неуклюжим топотом бросаются к нам. Я не делаю ни одного лишнего движения, только поворачиваю в их сторону сжатый правый кулак, придерживая Ирочку левой рукой. И нет во мне ни злобы, ни ярости. Одна спокойная решимость — никто её не заберёт у меня. Ни милиция, ни группа «Альфа», ни дивизия морпехов. Ни сама смерть, пока сам я живой.
Менты летят на асфальт по инерции, на бегу мгновенно потеряв сознание. С лязгом катится по земле чей-то пистолет. Водитель ментовской «Волги» вываливается через открытую дверь, свисая вниз головой.
А Ирочка уже ничего не чувствует. Стеклянные, расширенные последней болью глаза остановились.
— Не умирай!!!
Огненный шар вспыхивает над самой землёй, переливаясь мыльно-радужной оболочкой.
«Туда! Вместе с ней!»
Я подхватываю её на руки, кидаюсь в огненное нутро. Мгновенная невесомость, и только радужно-белый туннель, сходящийся в точку.
Не умирай…
* * *Голубовато-молочный свет льётся с потолка. Он достаточно ярок, этот свет, но сейчас он кажется мне тусклым, пепельно-серым. И всё вокруг серое, как в сумерках.
Вся наша команда стоит возле меня, и я ощущаю их эмоции. Сочувствие? Сопереживание? Не то, не то!..
Я стою столбом возле сооружения, похожего на громадный саркофаг. Я не уйду отсюда без неё, даже не думайте. И никакие приказы — ни папы Уэфа, ни самого Создателя Вселенной — для меня недействительны.
Сзади подходит мама Маша. Гладит меня по голове. Жест совершенно человеческий и понятный.
Я мог бы прочитать сам, что у неё в голове, но я не хочу. Я боюсь. И никогда в жизни ничего я так не боялся.
— Она жива? — слышу я потусторонний голос. Разве это мой голос?
— Она будет жива. Ты успел.
Я оборачиваюсь к маме Маше. Мама… Какими словами мне на тебя молиться?
Она улыбается грустно.
— Я же заинтересованное лицо.
Вместо ответа я судорожно обхватываю её поверх крыльев, сжимаю в объятиях. Ангелы вообще-то не любят, когда им связывают крылья, но мама Маша терпит.
— Давай сядем, Рома. Уэф, ты нужен здесь, не уходи. Остальные свободны. Идите же!
Мы усаживаемся на пол возле витализатора, в котором сейчас моя Ирочка… да, спит. Спит, и не возражайте. Уэф чуть поодаль, Белая молния рядом со мной. Я не собираюсь облегчать ей задачу, читая мысли.
— Говори…
— В общем, так. Мозг повреждён пулей, и довольно сильно, но большие полушария, все высшие отделы — и главное, память и самосознание — не пострадали. Так что моя дочь будет жить и всё помнить. Всё, до последнего момента.
Она переводит дух.
— Только для такого восстановления потребуется восстановить и первоначальный генный код. Она не будет больше твоей женщиной, Рома. Она вернётся в исходное состояние.
Я улыбаюсь, блаженно и бессмысленно.
— Мама Маша… Она жива. Она будет. Что ещё нужно? Ты прожила сто с лишним лет, ты такая умная — неужели не понимаешь? Мне ничего больше не надо от этого мира.
Мама Маша тихонько гладит меня по щеке, чуть касаясь кончиками пальцев.
— Я не знаю… Рома, скажи — ты святой?
— Нет, мама Маша. Я всего лишь половина того странного существа, о четырёх руках-ногах, о двух головах, вторую половину которого составляет твоя дочь. Моя Ирочка. И потом — неужели не ясно? Если гора не может — Магомет идёт сам. Если она не может быть моей, человеческой женщиной — я же смогу стать её мужчиной? Ну, ангелом? Ты же обещала, мама Маша…
Она тоже улыбается. Чуть-чуть, но улыбается.
— Ты согласен ждать?
— Я согласен ждать сколько нужно. Мне плохо без неё, но я буду ждать. Кстати, сколько?
— Смотря чего. Если того момента, когда она выйдет из этого витализатора, то шесть недель. Если того момента, когда ты сам сюда ляжешь для превращения — не знаю…
— Значит, шесть недель. Это трудно. А дальше будет легче — ведь она будет рядом.
— А как же диван? — она улыбается уже вполне заметно.
— Диван подождёт. Вообще, без дивана я смогу худо-бедно продержаться, и довольно долго. Но без неё самой — самую малость.
Твёрдые пальчики ложатся на мой затылок. Сияющие синие глаза занимают всё моё поле зрения, и я чувствую на своих губах лёгкий, щекочущий поцелуй — будто пёрышком.
— Ты точно святой.
Ага. Блаженный. Дурачок…
— Не говори так. Ты такой же разумный, как мы. А местами и более.
Уэф, не проронивший до сих пор ни слова, встаёт.
— Значит, так. В теперешнем состоянии ты не можешь работать. Ты остаёшься здесь. Будешь заниматься самообразованием и самовоспитанием, да и Петру Иванычу поможешь. Из дому ничего не надо?
— Надо. Альбом. Ну, для…
— Я понял. Я сам заберу. Всё?
— Нет. Кто стрелял?
