Роман Караваев - Недалеко от Земли
Вся загвоздка в противопоставлении. Человек, как ни странно, все еще полярен Мирозданию. Он возомнил себя царем природы, а не ее частью. И дело тут не в коэффициенте Ай-Кью и не в недостатках логического мышления, а в неправильно понятой и интерпретированной информации, полученной извне. Проблема не в так называемом благоприобретенном высокомерном интеллекте, а в мироощущении, которое подавляется порочными воспитанием и обучением.
Дети воспринимают мир таким, каков он есть, пока их сознания не касается жестокое вмешательство взрослых, старающихся навязать им свои неправедно выдуманные правила. И не остается ничего от красоты мира, его совершенства, веры в чудо, чистой радости и открытых эмоций. Они стираются, прячутся и искажаются под маской, которая должна соответствовать общепринятым нормам поведения.
Столкнувшись со Сферой, взрослый человек получил возможность снова прозреть. И чем больше сил и энергии он вложил в развитие своего сознания для того, чтобы жить в гармонии с миром, тем более высокой ступени инициации он может достигнуть. Вы пока на втором уровне. Дальше все зависит от вас.
Дмитрий открыл глаза.
– Прямая передача, – подтвердил Ли. – Словами выразить труднее и незачем.
– Вот уж никогда бы не подумал, – медленно и раздельно выговорил полковник, – что ты способен на такие… – он замялся, не в силах вербально оформить созревшую мысль, – …назидания…
– Не я, – сказал Слава. – Это Терехов и Бородин… Впрочем, я тоже. И Вивьен. Мы вместе.
– Ага… – Кобыш тряхнул головой. – Ну, да… Конечно… Вы теперь всегда вместе… А это, если не секрет, какой уровень?
– Третий.
– Исчерпывающе. А сколько их всего?
– Предположительно, девять.
– Значит, вы тоже еще не… м-м-м…
– Не достигли совершенства, – согласился Ли. – Мы тоже лишь в самом начале пути, хотя уже во многом отличаемся от вас. Но ты ведь не за этим пришел?
– Да, – Кобыш неожиданно для себя замялся. – Я, собственно, хотел просить о… гм… содействии.
– О помощи, Дима. О помощи. Не старайся сгладить острые углы.
– Ну, ты, Слава… слишком… прямолинеен.
– Привыкай. Привыкайте все. Скоро вы будете не в силах что-то скрыть друг от друга.
– Не так-то это просто… как кажется.
– Об этом нет и речи. Но путь вверх предполагает предельную открытость.
– Да, знаю я, – с досадой сказал Кобыш, – просто не привык просить о помощи. Мы накануне помозговали немного… В общем, самим нам не справиться. Мы с Витей еще как-нибудь можем выкрутиться, а вот остальные… Не угонять же, в самом деле, челнок с космодрома…
– Мальчишество, – утвердительно кивнул Ли. – В принципе, вы, конечно, могли бы справиться и сами, но вы еще не умеете видеть траекторию событий. Слишком велик риск.
– Так как? – в глазах Дмитрия застыл вопрос.
– Не сомневайся, мы будем рядом. Скажи об этом остальным. Никто не должен зря беспокоиться.
– Когда?
– «Тайфун» прибывает завтра, в десять утра по условному времени. Не делая резких движений и не задавая лишних вопросов, вы грузитесь на борт. Дальнейшее происходит по раскладке того, кто это задумал. Кроме финала. Его мы скорректируем.
– Спасибо, Слава, – Кобыш облегченно вздохнул.
* * *Никита отпивал обжигающий чай маленькими глоточками и изредка посматривал в окно. С таким же успехом он мог бы изучать стену напротив. Ничего там не было. «Тьма, и хоть бы кто-нибудь…» – всплыла вдруг сама собой стихотворная строчка. «Ну, уж нет, – подумал Никита. – Прошли те времена». Он припомнил, как совсем еще недавно, в такой же зимний вечер, чтобы заполнить пустоту, протянул руку к книжной полке, наугад вытащил томик, раскрыл его и стал читать. Как точно, поразился он тогда, автор смог передать состояние, терзавшее его уже многие годы. В смятении он перелистнул страницу назад и уткнулся в начало: «Мрачной полночью бессонной… беспредельно утомленный…» Однако! Это кто ж так?.. Эдгар Аллан По…. Ни хрена себе, угадал! Беззвучно шевеля губами, Никита еще раз перечитал стихотворение и долго сидел, уставившись невидящим взглядом в окно.
Наутро он решил навестить отца Василия. После службы они расположились в «светелке» священника и долго беседовали. Тогда Никита впервые поведал батюшке о своей заключительной боевой операции и о том, какое тягостное бремя давило на него всю последующую жизнь. Не мог молчать более. «Скажи, отче, – хмуро вопросил он, – какова мера искупления человеческих заблуждений?» «Господь отмерит все, что положено, – вздохнул священник. – Велик грех твой, и таково же принятое наказание. Хорошо, что ты понял это и сам осудил себя. Плохо, что сразу не исповедался. Почитай, десять лет прожил пустынником в маяте душевной. Значит, такова твоя мера. Душа, она очиститься должна. Иначе не будет тебе ни света, ни покоя. Теперь что ж! Думай, как дальше жить». «Не вижу я пути, – горько сказал Никита. – Разве монахом стать?» «Не твое это, – батюшка перекрестился. – Вижу, что не твое… Ищи и обрящешь… У меня ведь тоже сын есть, – он снова вздохнул. – Сурово я с ним обошелся. Сам, не ведая сомнений, определил ему путь в священнослужители. Еще матушка жива была, упокой Господь ее душу, – опять крестное знамение. – А он решил по-другому. Где он теперь, не ведаю. Не виделись, почитай, годков двадцать пять, уже забывать стал облик его. Хотя иногда шлет весточки, мол, жив-здоров, не тревожься, отец. А мне и отписать-то ему некуда. Молюсь за него и чувствую, что праведен путь его, сподобил Создатель. Но вот кто он ныне, не знаю». «Мы бы с ним, наверное, могли стать друзьями, – выслушав отповедь Василия, пожалел бывший спецназовец. – Здесь-то, кроме вас, и поговорить по душам не с кем. Ровесников, считай, нет». «Ровесники есть, – сурово молвил священник. – Нет ровни. Те, что остались, беспутные и неприкаянные… Жениться бы тебе, деток нарожать… Да не на кого глаз положить. Была одна ладная девонька, Прасковьи дочка, да и та уехала. Вернется ль?»
Как в воду глядел отец Василий. А может, и действительно угадал наперед. Полгода не прошло.
Свежим июньским утром, по обыкновению своему, когда солнце еще только поднималось из-за верхушек сосен, на облюбованной издавна поляне Никита начал разминку. Случались дни, когда ему страшно не хотелось вставать в такую рань, куда-то бежать, чем-то заниматься, но первый принцип Мяосина, гласивший: «Сторонись нерадивости и лени», уже работал на уровне инстинкта. И все гнусные сомнения он жестоко подавлял в самом зародыше, с уханьем выскакивая на крыльцо и делая первый длинный прыжок с верхней ступеньки на утоптанную дорожку, и потом, пока, набирая темп, не оказывался под покровом охватывающего дом леса. Верный Играй, стремительно обходя хозяина, вырывался вперед. Когда Никита добирался до полянки, предательских колебаний уже и в заводе не было. Так что, начиная процесс «самосовершенствования», экс-спецназовец уже являл собой образец спокойствия и сосредоточенности.
