Джек Финней - Меж трех времен
И вдруг из глубины погруженного во мрак зрительного зала донесся звучный низкий мужской голос:
— Мадам Зел-льда!
Прожектор тотчас выхватил из темноты человека, стоявшего в партере в проходе — рослого крупного мужчину в светло-коричневом костюме, белой рубашке и темном галстуке.
— Мадам Зельда, вы готовы?
Последовала пауза — такая долгая, словно она вовсе не собиралась отвечать. Затем прозвучал тихий шелестящий голос:
— Да, мадам Зельда готова!
Круг света расширился, осветив зрителя, который сидел рядом с рослым мужчиной, стоявшим в проходе — тот поглядывал на зрителя и выжидательно улыбался.
— У меня в руке письмо, которое принадлежит некоему джентльмену и адресовано ему. Как… его… зовут?
— Его зовут… Роберт… Ледерер.
— А какой адрес написан на конверте?
— Сити… Западная Восьмая улица… один дробь одиннадцать!
— Все верно, сэр? — осведомился рослый, возвращая конверт, и зритель смущенно закивал, заулыбался.
— Совершенно верно!
Рослый мужчина быстро двинулся по проходу, не обратив внимания на несколько писем или карточек, которые ему протягивали, остановился и, наклонясь через проход, взял в свою руку ладонь молодой женщины.
— Это юная леди, мадам Зельда! У нее на пальце кольцо! Скажите нам, мадам Зельда, как выглядит это кольцо?
— Кольцо… кольцо…
— Да! Опишите его, пожалуйста!
— В него вправлен бриллиант, очень красивый бриллиант, и по обе стороны этого чудесного камня вставлено по великолепной жемчужине!
Как она проделывала все это? Я подозревал, что у них есть тайный код, скрытый в словах, с которыми обращался к мадам Зельде ее партнер.
— Верно! — воскликнул он, а девушка выглядела одновременно и довольной и смущенной. Рослый человек стремительно двинулся дальше — теперь он оказался у меня за спиной, и я не мог видеть его, если не вертеть головой, зато слышал отлично.
— Здесь сидит один джентльмен, мадам Зельда! Скажите мне, скажите немедленно, как зовут… как зовут… его сестру?
С кодом или без него, но откуда он мог это знать?
— Ее зовут… Клара!
— Это верно, сэр? Да! Джентльмен говорит, что вы совершенно правы, мадам Зельда! А сейчас, мадам, я держу в руке часы этого человека! Скажите мне… сосредоточьтесь, думайте, думайте! Скажите мне номер этих часов!
— Номер его часов — два… один-восемь-семь… шесть-девять… нет, семь-девять… — Она замолчала, колеблясь, ее партнер подгонял: «Ну? Ну?», а я замер, потрясенный, потому что — не вполне, но почти — узнал цифры, которые называла мадам Зельда. Я тоже — не вполне, но почти — знал их.
— Семь! — торжествующе воскликнула мадам Зельда. — Номер часов этого человека — два-один-восемь-семь-семь-девять-семь-один!
— Это верно, сэр?
Я завертелся в кресле, чтобы разглядеть того, кто ответит.
— Это действительно номер ваших часов?
И я уставился во все глаза на Арчи, который кивал, улыбаясь сидевшей рядом с ним Джотте.
«Z — это Арчи», — тупо сказал я себе. Номер его часов — тот, что я видел в письме Элис Лонгуорт. Рослый человек в проходе повернулся уже к кому-то другому, Джотта подняла глаза и перехватила мой взгляд. Она что-то сказала Арчи, тот поднял взгляд и жестом показал мне на свободное кресло рядом с ними. И я встал, выбрался в проход, отошел на полдюжины рядов от сцены, и… «Смотрите, Рюб, смотрите — я сижу рядом с Z! И что же теперь? Что же мне теперь делать?»
А что еще мне оставалось делать, кроме как сидеть рядом с Арчи и болтать с ним и Джоттой? Единственное, что мне приходило в голову, — прицепиться к Арчи и не отставать от него ни на шаг. Стать его закадычным приятелем. Не слишком умно, не слишком надежно, но что же еще?
Занавес пошел вниз, и мы зааплодировали мадам Зельде, Арчи был в восторге от нее. На просцениуме зажглась буква "G", и в ту же секунду что-то ударило из-за кулис в массивный занавес, длинные бархатные складки заколыхались, привлекая наше внимание. Затем край занавеса зашевелился, приподнялся, образуя перевернутое V, и над самым полом сцены появилась чья-то голова, наклонилась вправо, влево, высунулась из-за складок занавеса, глаза при виде нас округлились, рот раскрылся в комическом испуге, вызвав приглушенные смешки.
— Джо Кук, — счастливо прошептал Арчи, и публика притихла, выжидательно перешептываясь.
Наверно, Джо Кук умел смешить. Во всяком случае, так считала публика. Он проворно выбежал на сцену, в забавном костюме и не менее забавной шляпе, подскочил к домику, стоявшему посреди сцены. Громко постучал в дверь: домовладелец, требующий уплаты долга за квартиру. Снова постучал, а затем просто-напросто сгреб в охапку весь домик — холст, натянутый на легкий деревянный каркас, — и удалился с ним за кулисы. Он делал все, что нужно, чтобы сценка вышла веселой, — то, что обычно объясняют словами «удачная находка». Зрители выли от восторга — все, кроме меня; но я-то знал, знал наверняка, что Тесси и Тед сейчас стоят за кулисами и тоже смотрят на Джо Кука. Смотрят, от души смеются и, само собой, кивают и улыбаются ему, когда он ненадолго убегает со сцены, может быть, даже заговаривают с ним — как актеры с актером.
Почти сразу Джо Кук вновь появился на сцене — на сей раз он шатался под тяжестью троих мужчин, которых нес на спине, — пирамида, в которой верхний акробат стоит на плечах нижнего. Все выглядело как настоящее, одежда акробатов неподдельно развевалась, и Джо Кук весьма натурально шатался под их тяжестью, но — опять «удачная находка» — каким-то образом он, уже входя в противоположные кулисы, ухитрился показать нам, что вся его непосильная ноша сделана из папье-маше. И когда публика разразилась хохотом, я знал — знал! — кто стоит за кулисами, ухмыляясь, и кивая друг другу, и радуясь, что им выпала честь познакомиться с Джо Куком, «звездой» варьете.
Мы смотрели выступление Джо Кука. Смотрели, как этот аристократ варьете вышел, уселся в кресло лицом к залу и, не говоря ни слова, благожелательно посматривал на зрителей, пока шум в зале не затих. Наступила полная тишина, а он все ждал. Наконец стало так тихо — муха не пролетит; я слышал, как рядом со мной Арчи затаил дыхание. Как только Джо Куку удавалось такое? Если бы я оказался вот так, лицом к лицу с залом, вынужденный молчать и улыбаться, я бы очень скоро запаниковал и удрал со сцены.
Наконец, в полной тишине, Джо Кук вполголоса произнес доверительным тоном, как будто болтал с друзьями:
— А теперь я сымитирую спор четырех гавайцев.
И начал монолог, который, видимо, принадлежал к числу самых знаменитых монологов театра варьете. Я улыбался, но причиной этому был не Джо Кук — те двое. Я знал, что они стоят сейчас, невидимые, за кулисами и слушают монолог, упиваясь этой «неделей», знаменитой и незабываемой трехдневной «неделей на Бродвее» в компании самых блестящих представителей театрального мирка. «Надеюсь, что великий человек заговорит с вами, — беззвучно произнес я. — Надеюсь, что он дал себе труд запомнить ваши имена и обратится к вам хоть раз за эту достославную „неделю“, воспоминаний о которой вам хватит до конца ваших дней».