Коллектив авторов - По ту сторону реальности. Том 3 (Сборник мистики и фантастики)
– Куда вы, барышня, – кричит Пелагея, – надобно одеться!
– Там папенька, папенька приехал! – кричит в ответ девчушка и в одной ночной рубашонке выбегает через парадную дверь на широкую мраморную лестницу, ведущую во двор…
Я медленно передвигаюсь от одного оконного проема до другого, плыву в воздухе, не касаясь пола. Да и касаться-то нечего, пола подо мной практически нет: фрагменты прогнивших досок и ржавых железяк, торчащие из стен.
Вспомнила: вот здесь на втором этаже была маменькина спальня. На этой стене висел большой портрет, на нем мы были все вместе: папа, маменька и я, еще совсем маленькая. Картина была большая, в тяжелой золоченой раме, и висела вот на этом крюке. Он так и торчит в облупившейся почерневшей стене…
От нашего поместья остались одни стены. Даже крыша не уцелела. А мраморная парадная лестница, а вернее, все, что от нее осталось, заросло травой и бурьяном.
Мне так хочется прижаться к этим родным когда-то для меня стенам, но я не могу этого сделать – не всегда это получается…
Отсюда, со второго этажа моего бывшего дома, виден и наш пруд. Мы катались там с маменькой на лодке когда-то давным-давно. А потом этот пруд стал… нет, не хочу больше об этом, это нехорошее место.
– Вон там, смотрите, Владимир Кузьмич, именно там, на взгорочке, были конюшни князя Шиховского. Так что поместье у него, сами видите, большое было. Ну а саму усадьбу подлатать – и просто загляденье будет!
– Ты слышишь, Вадим? Подлатать! – толкает в бок своего приятеля Стешкин. – Не надо мне сказки рассказывать, Николай Петрович. От усадьбы одни стены остались, легче новый особняк построить за ту сумму, которую вы просите у меня. Но вот такой я человек: хочется мне иметь эту развалившуюся усадьбу!.. Вижу, рядом пруд, что ли? Что за лужа, Николай Петрович?
– Помилуйте, ну какая же это лужа? Это пруд княжеский. Все местные из деревни там рыбу ловят. Говорят, там и карпы, и много всякой рыбки водится.
– Ловят, говоришь? – прищурился Стешкин. – Ну, так скоро не будут ловить! Хорошо, черт с тобой, Николай Петрович, оформляй документы и все такое… Только вместе с прудом, слышишь? Буду там Ленку на лодке катать под зонтиком от солнца. Вадим, ты там что, обос…ся, что ли? Поехали уже!
Из кустов торопливо вышел Вадим. Захлопали двери двух «Мерседесов» и бритые затылки квадратных охранников скрылись в машинах…
Нет, это совсем не папенька – расстраивается Дашенька – это земский доктор Николай Иванович Преображенский. Он стоит у своей брички и с улыбкой смотрит на десятилетнюю барышню.
– Здравствуйте, Дарья Кирилловна! И куда это вы так летите, что даже забыли одеться? – спрашивает он. – Простудитесь еще, дни уже не такие теплые, да и роса – посмотрите, какая.
Доктор идет за погрустневшей Дашей, по дороге интересуясь, как там больная Софья Степановна.
– Маменька все лежит, доктор. Она такая грустная и бледная, и так же, как и я, скучает по папа.
Доктор Преображенский поднимается на второй этаж к Софье Степановне, по дороге здороваясь с прислугой. А Дашенька, наконец одевшись, выходит прогуляться.
Она подходит к пруду и с интересом смотрит на солнечные блики, играющие на поверхности воды. А еще она снимает свою соломенную шляпку и смотрит на солнце.
– Солнце в решете, – говорит она тихо.
Что-то большое шагает совсем рядом, шумно отфыркиваясь, и Дашенька, убирая шляпку от лица, видит конюха Степана. Он ведет под уздцы Орлика, того самого, серого в яблоках.
– Гуляете, княжна? – спрашивает Степан и останавливается на минутку рядом. – А я вот Орлика купать веду, барышня.
– Что у тебя с рукой, Степан? – спрашивает Даша.
Рука у конюха перевязана несвежей тряпкой с проступившим на ней кровавым пятном.
На глазах у Степана, пожилого седеющего мужика, появляются едва заметные слезы.
– Благодарствую вам, барышня, за заботу, – чуть слышно произносит он. – Добрая вы, хорошая… А рука… что рука, – пройдет. Нам не привыкать. Это Орлик меня подковой ободрал немного.
– Ты бы пошел, Степан, в усадьбу, да пусть тебя тетка Матрена как следует перевяжет, – рассудительно говорит маленькая княжна…
Ну зачем, скажите, зачем нам дано помнить даже то, что помнить не надо?!
За несколько секунд до моей смерти я открываю глаза и вижу мутную зеленую воду. Она уже холодная. Она всегда холодная в октябре. Всюду водоросли, а стайки рыб испуганно шарахаются от моего опускающегося на дно окровавленного тела.
Сейчас ночь, и все строительные работы наконец-то прекратились. Я плыву над усадьбой. Она вся в строительных лесах, она отстраивается заново. Скоро ничего не останется от моих старых родных стен. Застывший до утра кран, мешки с цементом, кучи песка и щебня. Вся стройка освещена мощным прожектором, и мне не очень уютно. Только пруд, мой черный пруд недвижим и спокоен. ПОКА спокоен.
…Сколько помнила себя Дашенька, матушка ее все время была больна. Как родила ее, так и слегла, и больше уже не вставала. В комнате маменьки Софьи Степановны пахло лекарствами. Большое окно, выходившее в сад, было наполовину прикрыто плотной шторой так, чтобы лучи послеобеденного солнца не тревожили княгиню. Тихо отщелкивал время маятник старинных часов, навевая мысли о вечном, нерушимом, неприкосновенном мире их старого дома. Мире, в котором была больная маменька, лежащая в кровати на больших, высоко взбитых подушках. Она слабо улыбалась Дашеньке, разговаривала с нею, правда, совсем недолго, потому что быстро уставала. И тогда Даша целовала ее тонкую руку и уходила, тихонько затворив за собой тяжелую дверь.
Ей было жаль свою больную матушку, и она иногда выходила от нее со слезами на глазах. Но пока она проходила по длинным коридорам дома, печаль ее исчезала и пропадала совсем, как только отворялись громадные двери с красивыми бронзовыми ручками, и яркие, теплые солнечные лучи набрасывались на нее со всех сторон, заставляя вприпрыжку бежать куда-то.
Прыгая через ступени парадной лестницы, рискуя сломать себе шею, она неслась в сад и падала там в упоении в густую зеленую траву, изнемогая от любви к этому цветному и такому яркому мгновению своего детства…
– Уж не знаю, что делать-то теперь, батюшка Кирилл Николаевич, сгорело ведь все, сгорело! Нету дома! Ушла глупая баба в церкву, а свечку-то, видать, не загасила. Теперь одно – пропадать! – чуть не плача говорит маленький мужичок Митрофан.
Папенька только приехал: обкатывал Орлика, заодно навестил своего старого товарища помещика Алексея Загорского. И едва слез с двуколки, тут как тут мужичок-погорелец.
