Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского
Его волнуют проблемы материализма: «Матерьялисты признают начало (движение, теплота). Следовательно, признают до начала. Следство их: все не всегда бывало» [ЛН, 83, 293],
Писатель касается проблем бесконечности: «На свете ничего не начинается и ничего не оканчивается» (ЛН, 83, 128]. Это сказано в 60-х годах. Об этом же — в конце жизни: «Ибо если б не "было бесконечности, не было бы и конечности, немыслима бы она «была. А если есть бесконечность, то есть бог и мир другой, на иных законах, чем реальный (созданный) мир» [ЛН, 83, 699].
Все это — в записных тетрадях.
В одной из статей 60-х годов Достоевский показывает знание проблемы взаимосвязи теории и практики. Он подчеркивает примат жизни, практики над теорией и говорит о последствиях отрыва теории от практики. «Если она (теория. — Ю.К) хочет формировать жизнь, то должна подчиняться ее строгому контролю. Иначе она станет посягать на жизнь, закрывать глаза на факты, начнет, как говорится, нагибать к себе действительность» [1930, 13, 236]. И сразу после этих словДостоевский приводит конкретный пример отрыва теории от практики у западников и славянофилов.
Достоевский признает закономерный характер общественного развития. Он замечает, что все зависит от обстоятельств, и по- требность того или иного явления вызывает само это явление. Он говорит: «...есть исторические события, увлекающие все за собой и от которых не избавишься ни волей, ни хитростью, точно» так же, как не запретишь морскому приливу остановиться и возвратиться вспять» [1895, 11, 9 — 10].
В записных тетрадях и в художественных произведениях проведена мысль о зависимости общих понятий (в плане происхождения) от явлений жизни. В частности, в «Сне смешного человека» писатель связывает появление категорий братства, гуманности, справедливости с появлением на земле этих и противоположных им (вражда, зло, несправедливость) явлений.
Писатель показывает свое понимание проблемы необходимости и случайности. Подчеркнув в «Дневнике писателя», что в, истории не все зависит от случая, он иронизирует: «А Наполеон, например, — так уж архи-случайность, и не явись Наполеон, умри он там, в Корсике, трех лет от роду от скарлатины — и третье сословие человечества, буржуазия, не потекло бы с новым своим знаменем в руках изменять весь лик всей Европы...» [1895,. 11, 179].
В записной тетради Достоевский касается проблемы отрицания: «Отрицание необходимо, иначе человек так бы и заключился на земле, как клоп. Отрицание земли нужно, чтоб быть бесконечным. Христос, величайший положительный идеал человека,., нес в себе отрицание земли, ибо повторение его оказалось невозможным. Один Гегель, немецкий клоп, хотел все примирить на философии и т. д.» [ЛН, 83, 404]. Для Достоевского даже Гегель недостаточно диалектичен.
В «Дневнике писателя» художник показал, что русский человек, обнажая свою широкость, будучи человеком нравственным, способен и глубоко пасть (отрицание), а упав, подняться с прочным иммунитетом против падений (отрицание отрицания). Герои романов писателя часто и проходят этот путь: нормальная жизнь — падение — воскресение.
- В записной тетради, в размышлениях у гроба жены проявляется глубокое знание писателем диалектических противоречий.. Есть оно и в творчестве художественном. Один пример. Его герой, Коля Красоткин, говорит: «медицина — подлость». Слова не расшифрованы — того требовал образ детского нигилиста, нахватавшегося верхушек. Мысль просветляется записью в черновых материалах: «Нынче (при туманностях) имеют право жить люди подлые, т. е. остаются в живых болезненные средней силы
(meus sana). И пусть эти болезненные даже героичны и великодушны (лично), не беспокойтесь, зато так раздражительны, самолюбивы, что в следующих поколениях народят подлецов. Правда, в течение долгого срока излечатся племена в высшие. Но зато все будут прибывать вновь и вновь слабые и т. д. на очень долгое время, в продолжение многих столетий» [ЛН, 83,600]. Медицина, являющаяся благом для каждого, в то же время есть зло для общности, ибо ослабляет ее как физически, так я нравственно. Мысль глубокая, хотя сознательно или бессознательно многими не замечается.
Заметное место у Достоевского отведено философии общественной жизни. Своеобразная философия истории — в легенде о Великом инквизиторе, в речи о Пушкине, в послесловии к ней, в ответе по ее поводу Градовскому.
Поднята проблема народонаселения. От тревоги: «Мир ожидают в весьма скором времени страшные новости и перемены. Хотя бы с точки зрения населений (N3 Франция и Россия, число жителей в той и другой лет через 40)» [ЛН, 83, 312]. До утешения: «Идея Мальтуса о геометрической прогрессии населения без сомнения неверна: напротив, достигнув известного предела, население может даже совсем останавливаться» [ЛН, 83, 386].
Достоевский обнаруживает понимание влияния владения средствами производства на все стороны общественной жизни: «Это уж какой-то закон природы, не только в России, но и во всем свете: кто в стране владеет землей, те и хозяева той страны во всех отношениях. Так бывало везде и всегда» [1895, 11, 165 — 166].
В последнем выпуске «Дневника писателя» показана роль в управлении обществом производителей материальных благ: «Я, например, верю как в экономическую аксиому, что не железнодорожники, не промышленники, не миллионеры, не банки, не жиды обладают землею, а прежде всего лишь одни земледельцы; что кто обрабатывает землю, тот и ведет все за собою, что земледельцы и суть государство, ядро его, сердцевина. А так ли у нас, не навыворот ли в настоящую минуту, где наше ядро и в чем?» 11895, 11, 510 — 511].
Уже приведенное показывает, что Достоевский не так уж «шваховат в философии». Он прежде всего обнаруживает диалектичность своего подхода к миру. Она не только в этих записях, но и в романах. Все эти «вдруг», так часто встречающиеся, все катастрофы, через которые проходят его герои, есть не что иное, как проявление диалектичности мышления автора. Правда, трудно однозначно решить вопрос о материализме или идеализме писателя. И на этой основе очень легко сбить Достоевского с философского пьедестала. Достаточно — в лоб: а как вы решаете основной вопрос философии? Вроде бы и так и этак. Значит, эклектик.
Но философа, как и художника, надо судить по тем законам, которые он признает сам и по которым творит. Законы же Достоевского таковы, что он не считал данный вопрос основным в философии. Для Достоевского это отвлеченный и совсем не основной вопрос. Это для него вопрос низшего этажа философии, из которого нельзя механически вывести этаж высший. А высший этаж — это человек. И философия Достоевского — это философия человека. Предмет философии — человек. Достоевского не интересует околофилософия, поставившая себя на службу повседневности, утонувшая в утилитаризме, забывшая вечное. Его не интересует сверхфилософия, занятая проблемами вечными, но не затрагивающая проблем, человека интересующих. Околофилософия касается только конкретики и вырождается в провозглашение банальностей, сводит мудрость к мнению рыночной толпы. Сверхфилософия уходит в абстрактику, сводит мудрость к словоблудию. Та и другая далеки от истинного вечного, столь непосредственно оказывающего влияние на повседневную жизнь человека. Та и другая «забыли человека», без которого нет ни конкретики, ни абстрактики. И «шваховат»-то Достоевский был именно в этой философии, из-за полного непонимания важности ее проблематики. Он ее знал, но шел иным путем.
