Сергей Лукьяненко - Дверь во тьму (сборник)
— Вы видели взрослых психокинетиков? — тихо спросил я. Он покачал головой.
— Ну а я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в язвах до самых локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на пятьдесят.
Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на пятьдесят, не меньше.
— Я знаю. Слышал… Да меня и предупредили врачи из Центра. Это бывает, если очень сильно перегружаться. Очень… Но что я могу поделать? Вы же теперь все взрослые… Не надо дожидаться пятнадцати… или сколько там было раньше лет. Сдал экзамен — и можешь распоряжаться собой. Если вы сумеете уговорить Тимми — я буду только рад. Пусть оперирует хотя бы два… Ну три раза в неделю.
— Оперирует? — Игорь вскочил с кресла. Непонятная реакция. Всем известно, что психокинетики становятся в основном хирургами. Только они способны выдрать, вытащить из человеческого тела запущенный рак со всеми его метастазами или вылечить порок сердца у еще не родившегося ребенка. Игорь повторил:
— Оперирует? Но ведь для этого необходима вторая ступень. Право на коллективную ответственность…
В полной тишине мы смотрели, как отец Тимми достает из ящика стола знак самостоятельности. Такой же, как у нас с Игорем. Только слова на нем другие: «Достиг возраста коллективной ответственности».
— Тим его не любит. Отдал мне на сохранение.
— Ну я дурак… — отчетливо прошептал Игорь. — Дурак.
Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро вышел из комнаты.
— Если бы их было больше… — как-то безнадежно произнес мистер Эванс. Ухода Игоря он, похоже, не заметил. — Тим ведь понимает: если он не поможет человеку, тот умрет. Вот и делает по три операции в день…
«А в редкие выходные развлекает своими способностями любопытствующих роддеров», — подумал я.
— Это ведь оказалось не очень и сложно — телекинез. Синтезировали какое-то вещество, оно позволяет любому стать психокинетиком. Но выпуск его наладить не могут, приборы не позволяют добиться чистоты раствора. Кажется, оно называется псикиноверрином…
— Псикиноферрином, — автоматически поправил я. — Там молекула гема в цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.
…Боль. Дикая, запредельная, невыносимая боль. Выворачивающие все тело судороги. Фиолетовый туман, в котором плавают раскаленные добела шарики. Вот такой он — запах ПКФ для моего «суперобоняния». Длинный коридор. Белые стены. Режущий глаза свет. Я ползу по гладкому холодному полу. Навстречу уже бегут — проклятые, ненавистные белые халаты, такие же холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе с блевотиной выплевываются сгустки темной крови, прямо на чистые халаты, в сочувственные, встревоженные лица. И я кричу, выгибаясь в поднимающих меня руках: «Забирайте свое дерьмо! Забирайте! Я доварил вашу похлебку, пробуйте! И это, это жрите! Жрите…» В Веллесбергском Центре Совершенствования я работал полгода. Уходя, сказал, что не хочу делать других такими же несчастными, как сам. Соврал… Меня погнала в роддеры боль.
…Дверь распахнулась, едва мистер Эванс собрался начать расспросы. Откуда это роддеру известно точное название препарата? Но в кабинет ввалились Дэйв с Тимми, и мистер Эванс мгновенно переменился.
— Пап, пошли купаться, — выпалил Тимми. — Покажешь нам, как плавать на спине.
Оба они — и Дэйв, и Тимми — были мокрые, взъерошенные и абсолютно счастливые. Похоже, мистер Эванс это понял. Он быстро встал:
— Пошли. В тридцать третий раз буду тебя учить.
Тут Тимми заметил меня. Неуверенно кивнул, видимо, раздумывая, интересно ли настоящему роддеру бултыхаться в десятиметровом пруду. Я усмехнулся и с беззаботным видом поднялся с кресла. Пообещал:
— Сейчас я найду Игоря, и мы покажем вам настоящий класс.
После устроенной днем беготни я спал как убитый. И проснулся, лишь когда моя кровать начала ездить по полу… Возле дверей я оказался, наверное, в один прыжок. Мне доводилось видеть разрушенные землетрясением дома… Но вокруг все было спокойно. Лишь дергалась, как в конвульсиях, кровать. Потом лежавшая на столе книга поднялась в воздух и зашуршала перелистываемыми страницами. Я еще ничего не понимал. И только когда Тим глухо застонал во сне, до меня дошло…
В полутьме не было видно его лица. Я присел на кровать, взял Тимми за руку. Ладонь была горячей и напружиненной, словно он держался за что-то мне невидимое.
— А ну кончай, — тихо сказал я. — Все хорошо. Заканчивай.
Затрещала разрываемая книжная обложка. Я легонько похлопал Тима по щеке.
— Тимми, все хорошо… Просыпайся. Или смотри другой сон. Тимми, успокойся…
Я уговаривал его минут пять. Наверное, надо было просто разбудить пацана. Но мне не хотелось этого делать…
Когда книжка тяжело осела на стол, а Тимми задышал ровнее, я тихо, не включая света, нашел свою одежду. Быстро оделся. Посмотрел еще раз на Тимми — теперь он спал вполне безмятежно. И вышел.
В кабинете горел свет. Я чуть поколебался и сказал вполголоса:
— Мистер Эванс, до свидания.
Я был почти уверен, что он меня не услышит — за дверью слабо жужжало печатающее устройство компьютера. Но звук исчез, а еще через мгновение мистер Эванс недоуменно смотрел на меня:
— Вы уходите?
Я кивнул.
— Жаль… — Он беспомощно улыбнулся. — Честно говоря… Тимми вчера так здорово развеселился, когда играл с Дэйвом.
— Пусть и дальше играют.
Он понял. И кивнул — не соглашаясь, а скорее с благодарностью. Потом вдруг шагнул ко мне и взял за руку.
— Скажи, если, конечно, тебя не задевает мое любопытство. Ты тот самый мальчишка, который однажды довел до конца синтез ПКФ?
— Я принимаю ваше обращение применительно к биовозрасту. — Я попытался улыбнуться. — Да, тот самый.
Он кивнул, ничего больше не спрашивая.
— Это очень трудно, — тихо сказал я. — Понимаете, человеческий мозг не рассчитан на то, что со мной сделали. Ему не хватает каналов восприятия. Ну он и выкручивается как может, превращает запахи в свет, звук… Иногда в боль. Очень больно, честное слово. А если просто лишить меня обоняния — я ослепну и оглохну. Все слишком тесно связано…
— Я верю.
Он ни о чем не просил. И от этого было еще тяжелей.
— Я вернусь в Веллесбергский Центр, — торопливо сказал я. Мне показалось, что он уже готов уйти. — Я тогда был младше, чем Тимми. А сейчас, наверное, выдержу… Ведь все равно, что бы я ни делал, моя дорога туда. И с нее не свернуть, я понимаю.
— Тебе очень трудно?
Я молча кивнул и спросил сам:
— Тимми выдержит год?
— Да. А почему год?
— Не знаю. Просто думаю, что за год успею. Игорь не сможет, никогда не сможет работать так, как вы, — в миллионную долю. Только не обижайтесь…
