Лариса Петровичева - Следы на воде
Мы устроились за столиком в углу у окна. Я заказал бутылку минеральной воды без газа, кофе себе и мороженого для Юли. Специи же в аккуратных баночках стояли на каждом столе, и, слегка поморщившись, Юлия принялась за дело. Я пил кофе, нарочно не глядя в ее сторону.
— … под восточной стороной есть океан — море, на океане — море ходит щука-бела, зубы укладны, хвост булатный, поедает и пожирает у рабы Божией Серафимы уроки и прикосы, грыжи и нечисти…
Кто бы мог подумать, что в студенческой забегаловке подают такой вкусный кофе?
На исправление содеянного Юлия потратила десять минут. Волшба закончилась выливанием навороженной минералки в горшок с геранью на подоконнике. Поставив пустую бутылку на пол возле своего стула, Юлия сложила руки на столе перед собой и безучастно осведомилась:
— И что теперь?
— Теперь — ешьте мороженое, — улыбнулся я. — На здоровье.
Юлия придвинула к себе креманку с уже подтаявшей шоколадно-сливочной массой. Взяла ложку.
— А вы? — спросила она.
— А я пока позвоню начальнику.
Шмыгнув носом, Юлия принялась за мороженое. Набирая номер Серапиона, я чувствовал ее напряжение, а еще — усталость. Зверскую, до боли. Ритуал выпил силы девушки, превратив бедняжку в некое подобие стакана из-под кефира: если энергия — кефир и осталось, то только на стенках и в ничтожном количестве.
Серапион обещал перезвонить «как только, так сразу». Я убрал сотовый в карман и с сожалением посмотрел в чашку, где осталась только гуща.
— Теперь он на мне не женится, — выдавила Юлия. Зачерпнула мороженого, внимательно рассмотрела, положила ложку в креманку. — Теперь он точно на мне не женится. Еще скажет, что приворожила.
— Умеете?
— Что?
— Привораживать.
Юлия усмехнулась.
— Вам-то на что?
Я пожал плечами.
— Не забывайте, я инквизитор.
— Ах, да, — Юлия поджала губы и отодвинула креманку. — Умею. Присухи-отсухи, погадать, увязку сделать. Только все эти наши разговоры сейчас — так, ля-ля. Не по протоколу. Если что, в отказку уйду.
Похоже, силы к ней возвращались. Я подумал, что Юлия меня отчаянно боится. Боится и прячет страх под ребяческой агрессивностью и злобой.
— Не по протоколу, — кивнул я. Видимо, Юлия ожидала иной реакции, потому что на мгновение нахмурилась. Помолчав с минуту, она продолжала:
— Бабка у меня была сильная. Мать — ни то, ни сё… ну, знала, если я варенья без спросу съем или двойку схвачу. Так, фигня, мелочи жизни. А вот бабка — это да. Все умела. Могла, к примеру, просто на мужика посмотреть, готово дело: на всю жизнь присушен.
— Вы поэтому так на меня смотрите? — невозмутимо спросил я. Юлия покраснела, потупила глаза.
— Что вы за люди такие, попы. Ну смотрю, просто смотрю, — пробормотала она. — Мне теперь глаза выколоть? — ее голос истерически, слезливо зазвенел. — Зимин тоже решил, что я на него с интересом… с того и началось… А вы… я подумала, что вы приличный человек.
— Не будь я приличным, вы бы сейчас тут не сидели, — парировал я, — а уже катили в епархию на допрос. И там с вами говорили бы совсем иначе.
Юлия фыркнула и демонстративно стала смотреть в окно. Возникшую паузу очень удачно заполнили мой мобильник, порадовавший окружающих главной темой «Ночного дозора».
— Серафима Климович только что пришла в сознание, — порадовал меня Серапион. — Врач оптимистичен. Что там с Кильдей?
— Порядок, — ответил я, глядя на Юлию в упор. — Она не ведьма, дело можно закрывать.
— Молодец, — ухмыльнулся Серапион. — Мастерство не проболел.
Что верно, то верно.
Юлия сидела неподвижно и смотрела с таким изумлением, будто перед нею был пришелец.
— Вы все еще здесь? — поинтересовался я. — По идее, должны бы уже убегать.
Она нервно сглотнула.
— В чем подвох? Ваша бригада ждет меня у выхода?
Я покачал головой.
— Царское слово тверже гороха. Сима ожила — я вас отпускаю. Все по-честному.
— У попов бывает по-честному? — недоверчиво спросила Юлия.
— Я не поп. Обычный сыскарь без претензий.
Она промолчала. Шмыгнула носом — неприятное дело простуда — встала и пошла к выходу. Сумочка, которую Юлия волокла чуть ли не по полу за лямку, напоминала собачку на поводке или же собственную хозяйку, что полчаса назад шла за мной, обреченно опустив голову.
Иногда человеку свойственно совершать необъяснимые поступки.
Не помню, кто это сказал.
Я покинул политех перед самым началом большой перемены, когда кафе стало заполняться студентами. На улице было по-настоящему жарко; я снял пиджак и, закинув его за плечо, побрел вниз по проспекту этаким беспечным парнишей. Осень неслышно движется по траве… Подумалось, что хорошо было бы уехать куда-нибудь в непролазную глушь и жить там без телевизора и календаря, исключительно по временам года. Говорят, что так живут некоторые ведьмы — просто так, сами для себя.
Впереди мелькнуло желтое пятно чьего-то платья. Я присмотрелся: не Юлия ли это. Да, ей бы быть богом. Кровь за кровь, око за око; конец Света был бы проведен ею в лучших традициях христианства. А в роли Зверя выступил бы Зимин. Или кто там еще Юлию обижал…
И тут я вспомнил об Анне. Впервые со дня выхода из тумана.
Чернявая девчонка с отрастающими рыжими корнями волос в непритязательной футболке и джинсах возникла передо мной во всех деталях, как наяву. Тонкий шрамик на виске. Деревянные бусы на шее, браслеты на запястьях. Стоптанные кроссовки. И — глаза и улыбка. Грустные и все понимающие.
Я остановился. Вытащил сигареты, закурил — дым оказался на удивление безвкусным, словно его и вовсе не было. Призрак Анны перед внутренним взором не двигался, хотя я искренне надеялся, что он растает. Исчезнет, как дым от «Союз-Аполлон Легкие», уносимый ветром.
Анна моей памяти смотрела сочувствующе. Все понять, простить и принять, несмотря ни на что. Или я виноват и перед нею тоже?
— Прости, — тихо сказал я. — Не хочу тебя видеть. Никогда.
Анна взглянула вроде бы с укоризной и поблекла, отправляясь куда-то в глубины памяти.
— Прости, — повторил я, и призрак исчез окончательно.
Все хорошо, Шато Марго, все хорошо…
В буфете епархии, куда я завернул прилично пообедать, было людно. Я потоптался на пороге, оглядывая помещение и уже собираясь уходить, как вдруг из-за одного из боковых столиков выскочил щекастый шатен и натуральным образом сгреб меня в сильные, пахнущие дорогим одеколоном объятия.
— Кирюха! Здорово, Кирюха!
— Глебец! — выдохнул я. — Ну ты и ряху отожрал, не узнать.
Глеб расплылся в радостной сияющей улыбке. Судя по всему, зарплаты ему хватало не только на стол и квартиру, но и на костюм, парфюм и отбеливание зубов.
