Сергей Синякин - Злая ласка звездной руки (сборник)
Генерал прошел в свою палатку, сел на топчан, пряча лицо в ладонях. Теперь ему было понятно, что произошло с министром. Какой там несчастный случай!
Ему самому сейчас хотелось застрелиться. И никакие соображения, что жестокость была проявлена во спасение человечества, совсем не приносили утешения.
Если всеобщее благополучие зависит от смерти детей, то, может, не стоит драться за это благополучие?
Он чувствовал себя осенней мухой, которая знает, что жить ей осталось недолго, но не знает, как умереть. Тем не менее Сергеев пытался оправдывать себя. Собственно говоря, честно подвести итоги собственной жизни человек может только после смерти, да и то будет приукрашивать себя и свои деяния, искать им оправдания — ведь и тогда человеку захотелось бы выглядеть лучше, нежели он был при жизни.
И все-таки во рту у генерала был привкус дерьма.
10. ЦАРИЦЫН,
Закрыв дверь за старшим лейтенантом милиции, Стариков почувствовал тоску. От нее в пору было завыть. В комнату идти не хотелось, Дмитрий хорошо представлял, что он там увидит. Легко было советовать — найти врача! Да в таком состоянии Светлану с дочерью сразу же отправят в психиатрическую клинику, даже если никто и не догадается об истинной подоплеке происходящего с ними. Вместе с тем терпеть это Старикову было невозможно. Сердце кровью обливалось, когда он смотрел на застывшие в кресле фигуры.
И все-таки его окружали хорошие люди. Начальник цеха Валерий Алексеевич Лихолетов оказался хорошим мужиком, он выслушал Старикова, пришел к нему домой, посмотрел на жену с дочкой и предложил подчиненному взять отпуск за свой счет. Сам ведь ходил начальство уговаривать! А потом пришел и, не слушая возражений Старикова, сунул Дмитрию тощую пачечку пятисотрублевок.
— Не спорь, — сказал он. — Я обойдусь, а тебе сейчас деньги нужнее.
И нормировщица Люська оказалась хорошей бабой — охала, ахала, но каждый вечер забегала к Стариковым, смотрела, чем помочь, по магазинам бегала, устраивала постирушки и ведь никому ни слова не сказала! А всем известно, что болтливее Люськи бывают только сороки.
И этот мент…
Милицию Стариков инстинктивно не любил, и эта нелюбовь усилилась, когда его ни за что в вытрезвитель забрали. Нет, а зачем тогда кабаки существуют? Но ведь повязали, и сколько Стариков им ни доказывал, что по кодексу он ничего не нарушил и находится не в пьяном, а в нетрезвом состоянии и человеческого достоинства ну никак не оскорбляет, никто его, конечно, слушать не стал, и обошлось посещение ресторана Старикову в пятьдесят потраченных там рублей, в вытащенные шустрым сержантом остатки аванса и в скандал, который ему Светка закатила в тот раз.
Но этот оказался нормальным. Даже бутылку с собой принес. И права не качал, спасителя из себя не корчил. Нет, нормальный оказался мужик. Как у него желваки загуляли, когда Дмитрий ему про десантника рассказал и про отданные тому деньги. Похоже, попадись ему этот сопляк, старший лейтенант бы его сам удавил за подлость и беспредел.
При воспоминании о хороших людях на душе у Старикова стало теплее. Он прошел на кухню, налил себе водки из оставленной милиционером бутылки и выпил. Водка обожгла пищевод, некоторое время Стариков прислушивался к, теплому жжению внутри себя и размышлял о том, что хороших людей в мире все-таки больше, чем плохих. Другое дело, что дерьмо всегда на поверхности плавает и его чаще замечают, чем что-то хорошее. Потому и кажется, что плохих людей намного больше.
Он прошел в комнату и привычно постелил жене с дочерью, хотя и знал, что спать они не лягут и всю ночь вот так и просидят в кресле. Потом бросил себе на пол теплое одеяло, свернул под голову куртку и растянулся у окна, выключив в комнате свет.
В окно заглядывали звезды.
Лишенные стеклом окна природной яркости и красоты, они все-таки пугали Старикова, и он закрыл глаза, чтобы больше не видеть звезд.
И незаметно уснул. Сказались напряжение дня и усталость от одолевающих безрадостных мыслей. Стариков твердо знал, что надо что-то делать, только вот что надо делать, он до сих пор не знал.
Проснулся он от странных звуков.
В окно, ехидно улыбаясь, заглядывала огромная желтая луна. Она призрачно высвещала комнату, и в полумраке выделялось два белых неподвижных лица. Они были похожи на гипсовые маски, которыми пользовались в древности греческие артисты, когда играли трагедии.
Звуки доносились из кресла.
Дмитрий торопливо поднялся и шагнул к креслу.
— Света, ты чего? — шепотом спросил он. Ему никто не ответил, и при призрачном свете луны он заметил, как дрожит узкое плечо жены. Неподвижные белые лица были обращены к окну.
— Света? — тихо позвал Стариков и коснулся плеча жены. Тело женщины сотрясалось.
Казалось, что его разрывает какое-то внутреннее напряжение.
Жена и дочь всхлипнули разом. С этого момента начался кошмар.
Оставаясь неподвижными, Светлана и Маришка принялись плакать, тихий плач этот постепенно усиливался, превращаясь в тоскливый вой. Вой заполнял комнату, выплескивался за ее пределы, и Стариков с ужасом подумал, что произойдет, когда соседям это надоест. Господи!
Потом Светлана выпустила из рук девочку и с криками начала метаться по комнате. Крики эти были тем более страшны, ведь лицо жены по-прежнему оставалось неподвижным. Словно автомат метался по комнате, нелепо взмахивая руками и испуская звериные вопли, полные боли и отчаяния. Так кричит подранок, забиваясь в чащу в попытке спрятаться от добивающего выстрела охотника.
Дмитрий поймал жену. Светлану трясло еще яростней. Она продолжала кричать.
Уже не сознавая ничего, Стариков принялся зажимать ей рот рукой, потом свалил жену на диван, свободной рукой дотянулся до майки, разорвал ее и принялся связывать жене руки и ноги. В этот момент он, наверное, походил на безумца, избившего членов своей семьи и пытающего избежать опасной огласки. Наконец ему удалось связать жену. Кричать она уже почти перестала, только изредка слышались стоны и всхлипывания. Стариков сидел рядом, гладя трепещущее тело жены обеими руками, и успокаивающе шептал что-то бессмысленное. Только сейчас он почувствовал, что весь мокрый от пота.
Оставив жену, он скользнул на пол.
Маришка, кровинка его, лежала на полу без сознания. Она слабо всхлипывала. Тело у нее было холодным, пульс частил, как воробьиное сердцебиение.
Он уложил ее рядом со связанной женой и сел около дивана, вытирая лицо остатками майки. Комната была освещена полной луной, и на стене отчетливо темнел круглый циферблат настенных часов.
