Семен Слепынин - Паломники Бесконечности
— Знаю! — воскликнул Руди. — Мама рассказывала на уроках истории, что был такой великий мудрец. Он учил, что все люди равны. Разве не так?
— Великий мудрец, — усмехнулся папа. — Звали его Дальвери. Мы потом покажем тебе фильмы об этом мудреце, и ты поймешь, что говорил он глупости. Нет› руди, люди разные. В этом сила и жизнеспособность общества. Люди должны быть равны только в одном — в равных возможностях проявлять ум, дарования, трудолюбие. Дальвери же, захвативший власть и объявивший себя великим мудрецом, учил другому: в имущественном неравенстве и других бедах виноваты умные, одаренные и работящие. Дескать, слишком они выделяются, уравнять их надо со всеми. А как? Загнать в концлагеря, а еще проще — перебить. А все накопленные ими богатства поделить поровну. Многим понравилась эта мудрость. Особенно дуракам и лодырям. Как же — равенство! Все принадлежит всем! Работать можно будет кое-как, спустя рукава. А потом, в сказочном будущем, вообще не работать. Да, многих сбил с толку великий мудрец и натворил такое… Эх, погубил, мерзавец, великий и одаренный народ! Отец опустил голову и горько задумался.
— Не расстраивайся, пап, — утешал Руди. — Мы же с тобой работаем. Только не пойму, что мы можем сделать?
— Многое можем, малыш, — оживился отец и поведал такое, после чего мальчика уже трудно было оторвать от машины времени.
Строили ее не для забавы, а для очень интересного и трудного дела. Папа хотел на машине спуститься в прошлое планеты и найти, где и кем посеяно зернышко зла.
— Важно застать зло в самом начале, — говорил отец. — Не сделаешь этого — зло разрастется в обществе так, что выкорчевать его будет уже невозможно. Нам, во всяком случае. В жизни планеты случилось что-то непонятное, произошел какой-то неестественный сдвиг. Надо застать этот первый миг, с корнем вырвать зло и вернуть человечество на естественный путь развития.
На уроках истории Руди с мамой не раз гадали, в акой эпохе и кто уронил это зернышко зла и как оно выглядело. Все, может быть, началось с неприметно мелочи: с выхода какой-нибудь книги, с убийства ил даже случайного поворота в судьбе важного для истории человека.
Но вот отгорело еще одно лето, на полях погасл огоньки одуванчиков и лютиков, а на деревьях и ку стах расцветала радуга осени. И каких только листь ев здесь не было: желтые, оранжевые, алые и даже голубые. Стояли на редкость прозрачные, ясные дни. А кругом такая тишина, что казалось, и ветры уснули в небесах. Хрустальное, паутинно-серебристое беззвучие осени нарушалось лишь шорохом падающих листьев и волнующими звуками в вышине. Курлыкали журавли, гоготали гуси — косяками улетали птицы на юг, в теплые края. И какая-то сладкая истома, острая печаль томила душу Руди, невольно возникали созвучия слов, звонкие строки и рифмы. Сравнивал мальчик с тем, что получалось у прославленных поэтов. Временами казалось, что у него выходит не хуже. Музыка слов играла в его душе, переливалась в его ушах. И так не один день. Однажды Руди умчался с осенних полей, шумно влетел в каюту, увидел папу с мамой, сестренку и радостно закричал: — Послушайте, что у меня получилось. Вы только послушайте!
Отшумели грозы,
Отцвели поля.
В золоте березы,
В инее земля.
Птичьи караваны
Тянутся на юг,
Где шуршат бананы,
Где не знают вьюг.
Там, за дымкой синей, —
Синие моря.
Все же ты красивей,
Родина моя.
Всех ты мне дороже.
Лишь на краткий миг
Душу потревожит
Журавлиный крик.
Огненно красивый
Лес стоит стеной…
Край ты мой любимый,
Край ты мой родной.
— Родной ты мой! — Мама вдруг зарыдала, обняла Руди. — Какие мы с тобой несчастные. И всех несчастнее ты. Прости нас, сыночек. Прости. Горький наш сыночек.
— Не надо, Асенька, — уговаривал папа, но и сам он прослезился. — Теперь уж ничего не поделаешь.
— Да что с вами? — испугался Руди. — Разве плохие стихи?
— В том-то и дело, что хорошие. Мне они, во всяком случае, нравятся. — Папа показал на стул. — Давай, сын, присядем и поговорим серьезно. Вот в чем дело, Руди. Видели мы, как ты прошлым летом с увлечением лепил из глины лошадок, фигурки людей. Обычные детские забавы — старался я убедить себя. Но сейчас-то окончательно понял, что ты очень талантлив. Очень! К сожалению, мама права.
— Почему — к сожалению? — удивился Руди.
— Прости, не так выразился. Сам по себе художественный дар — это великое счастье. Но не здесь, не на этой горькой и безлюдной планете. Тебе нужно общество, признание людей…
— Ничего мне не нужно, — насупился Руди. — Мне нужно, чтобы вам было хорошо. Знаю, тебе нужен не художник, а мастеровой и помощник. И буду им. Буду!
И Руди изо всех сил старался забыть о стихах и Других забавах, вникал во все папины дела. Машина Ремени — главное, цель — одна. Руди не отходил от тна, помогал как мог. В делах незаметно отпылала осень, за окнами лаборатории просвистела вьюгами еще одна зима, и вновь зацвели поля, зазвенели леса птичьими голосами.
За год Руди заметно вырос, повзрослел, и стало твориться с ним что-то странное. Нет, стихи здесь ни при чем. С ним самим случилось что-то совсем непонятное. Не раз, когда Руди гулял в вечерних засыпающих полях, и в небе огненной росой высыпали звезды, его душа распахивалась навстречу чему-то тревожно далекому, в груди теснилось что-то невысказанное и забытое. Завораживающий страх охватывал мальчика, и томили вопросы: «Кто я в этой звездной бесконечности? Откуда я? И где был раньше?»
Как раз в эти дни ему начали показывать фильмы о тех временах, когда, по словам папы, погиб великий и одаренный народ. Многое Руди уже знал из рассказов родителей. Но когда наглядно увидел, как за колючей проволокой люди умирали от лишений и побоев, у него мурашки поползли по спине. Показали ему и чудом сохранившиеся секретные кадры: на пулеметную вышку в сопровождении телохранителей поднимается лысенький, полненький коротышка. Ничего не говорила мальчику внешность этого плюгавенького человечка. Но в усмешке, в жестах чудилось что-то страшно знакомое. Скрытый от всех, человечек с любопытством наблюдает с высоты, как убивают ненавистных ему «умников»: вешают, протыкают штыками, отрубают руки, ноги, головы… Сияя лысиной и самодовольно потирая руки, коротышка пробормотал: «Прекрасно! Как это прекрасно!» — и разразился таким жутким хохотом, что Руди вздрогнул и закричал:
