Василий Криптонов - Ты можешь идти один
Спустя полгода после начала моей службы, я подслушал разговор командира части подполковника Игнатьева с одним из сержантов.
— … не доживет, — говорил командир части.
— В смысле, мне его убить, что ли? — пискнул сержант.
— Ты дурак? — Игнатьев повысил голос. — Сделай так, чтобы он в дисбат попал, а там уже другие разберутся. Мне в части этот беспредел без надобности. Задачу понял?
— Так точно!
Той ночью я лежал в койке и думал. Разговор явно шел обо мне. Значит, Вениамин не успокоился и по каким-то своим каналам дал приказ меня убить. Как такое возможно? Хотя, наверное, возможно, если есть деньги и связи.
Страха я не чувствовал. У меня уже отняли все, так ради чего еще цепляться за эту жизнь? Ответов я не находил.
В ту ночь я увидел во сне Брика. Мы с ним стояли посреди развалин его дома. Брик повернулся ко мне.
— Бросил меня, — вздохнул он.
— Это ты меня бросил, — возразил я.
— Знаешь, где я сейчас?
— Где-то там, далеко. Познаешь Вселенную.
— Не Маленький Принц. Я.
Мне сделалось страшно. Столько времени я старался не думать о том, где сейчас находится Брик. Я считал его мертвым.
— Я жив, — шепнул мне человек, которого я совсем не знал. — Мне сейчас очень плохо. Одиноко и страшно. По ночам меня окружает тьма, населенная голосами. Это как кошмарный сон, от которого не очнуться.
Я молчал, наблюдая, как меняется пейзаж. Мы с Бриком стояли на вершине скалы, вокруг которой бушевало пламя. Жаркие языки огня взмывали вверх от самой земли. Казалось, будто сам воздух горит.
— Такой огонь пожирает твою душу? — крикнул Брик. — Полагаю, нет! А это лишь малая часть того, что гложет меня.
Он раскинул руки в стороны и шагнул назад, с обрыва. Я рванулся вперед, чтобы схватить его, но не успел — пальцы сомкнулись на воздухе. Я проснулся, все еще ощущая нестерпимый жар.
Утром я пришел в кабинет к командиру части. Он поморщился, глядя на мое разбитое лицо.
— На занятиях по рукопашному бою я делаю успехи, — сказал я.
Подполковник Игнатьев отложил ручку и посмотрел на меня злым взглядом.
— Устав забыл, рядовой Семенов? — рявкнул он.
— А вы?
Это было сродни нашему общению с Машей. Мы смотрели в глаза друг другу и понимали все.
— Что хотел? — буркнул Игнатьев, отводя взгляд.
— Хотел сказать, что убью того, кто на меня кинется следующим. Проблем не избежать.
Во взгляде Игнатьева мелькнула жалость.
— А толку? — тихо спросил он. — Себе же хуже сделаешь. Думаешь, я от этого в восторге?
Я указал на телефон, стоящий у него на столе.
— Позвоните ему.
— Рехнулся? Чтобы ты по телефону с ним говорил о…
— Я не буду об этом говорить. Позвоните.
Игнатьев потер лоб рукой, размышляя. Потом снял трубку и набрал номер.
— Держи, — протянул он мне трубку.
Я прижал трубку к уху и стал слушать гудки.
— Алло? — Знакомый визгливый голос. — Да, я слушаю! Алло? Кто это? Вас не слышно!
— Я помню, как хоронили вашу жену, — сказал я.
Вениамин замолчал. Я слышал лишь его глубокое дыхание.
— Вы плакали, когда шли за гробом, — продолжал я. — Знаете, я не часто видел людей, столько проживших в браке и сохранивших любовь. Несмотря на болезнь, вы надеялись.
— Заткнись, — сказал Вениамин, но я не слышал злости в его голосе. Слова били туда, куда и должны были.
Я поймал взгляд Игнатьева и улыбнулся тому ужасу, который он выражал.
— Маша любила вас обоих. Она поступила так, как и должна была: постаралась заменить вам ее. Я видел, как она стала взрослой за несколько дней. Она из кожи вон лезла, чтобы угодить вам, и вы приняли эту игру. Позволили иллюзии заполнить пустоту.
Он молчал, но не вешал трубку. Слушал мои слова.
— Мне жаль, что так получилось, — почти шепотом сказал я. — Будь я поумнее, наверное, поступил бы иначе. Но я всего лишь хотел помочь Маше спасти ребенка. Не думая о том, что лишаю вас родного человека. У меня не было надежды на то, что мы будем жить вместе всегда. Я просто тянул время.
Глубоко вдохнув, я закончил свою речь так:
— Я совершил ошибку и поплатился за это. Я не собираюсь жаловаться — пусть все остается как есть. Но мне нужно еще кое-что сделать. Есть человек, которому очень нужна моя помощь. Кроме меня, ему не поможет никто.
В трубке было тихо. Я даже подумал, что связь уже давно оборвалась, но вот послышался вздох. Потом Вениамин сказал:
— Передай трубку.
Я протянул трубку Игнатьеву. Прижав ее к уху, он буркнул:
— Игнатьев слушает. Понял. Так точно, я вас понял. До свидания.
Положив трубку, он посмотрел на меня и покачал головой.
— Служи, Семенов, — проворчал он. — Психолог хренов.
И действительно: самое страшное закончилось. Я без особых проблем пережил первый год службы. Как все, бегал марш-броски, стрелял, учился самообороне, заводил товарищей. Я не мог назвать этих людей друзьями, потому что знал, что как только мы разойдемся в разные стороны, то забудем друг друга. Друзей у меня было лишь двое: Боря и Элеонора. Обоих я вспоминал почти каждый день.
Я писал письма. В первую очередь, конечно, родителям. Потом — Маше. Она долгое время не отвечала. Однажды пришло письмо от отца, в которое он вложил записку от Маши. «Маша говорит, что отец не дает ей писать тебе письма, а твои сжигает», — сообщал отец. Записка была совсем короткой: «Все хорошо. Родилась девочка. Жду тебя».
Еще я писал Элеоноре. Она отвечала регулярно и с удовольствием. Первые письма были гневными. Она рвалась выцарапывать глаза всем: от отца Маши до Министерства Обороны. Когда я убедил ее этого не делать, Эля стала выдумывать различные способы, как меня комиссовать. Не меньше пяти писем я потратил на то, чтобы объяснить, что не собираюсь грызть известку со стен и стрелять себе в ногу. Только тогда Элеонора остыла и стала рассказывать о себе. Так я узнал, что у нее появился парень и был искренне за нее рад.
Страстно желая увидеть родное лицо, я попросил Элеонору прислать фотографию, что она и сделала.
— Твоя? — спросил Шура Артамонов, солдат-первогодка, как и я.
Похоть в его глазах была вполне извинительна: на фотографии Элеонора сидела в весьма вызывающей позе у себя на кровати. Из одежды на ней были только лифчик, да мини-юбка.
— Нет, — сказал я. — Просто хороший друг.
— Познакомишь потом?
— Извини, занято.
Я носил эту фотографию в нагрудном кармане все время. Когда становилось тяжело, доставал ее и смотрел. Для меня здесь не было никакой эротики. На фото была Эля, такая, какой я ее запомнил: с взъерошенными рыжими волосами, глазами, метающими молнии и озорным выражением лица. Ничего не боявшаяся, не знающая стыда. Я смотрел на нее и улыбался: девочка-вспышка, иначе и не скажешь.
