Что-нибудь светлое… Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович

— Ты должен успеть!

Хан молча встал и пошел к выходу. Никто не произнес ни слова, пока с улицы не послышался гул заведенного мотора.

— Господи, — пробормотала Мария.

— А если это не поможет? — ни к кому конкретно не обращаясь, осведомился Сандлер и спросил: — Борис, у тебя выпить не найдется?

— Сок. Яблочный или грушевый. Извини, спиртного нет, так уж получилось.

— Так уж получилось, — горько повторил Вайншток. — Четверо умных мужиков. Асы. И не можем ничего придумать.

«Мы, — подумал Беркович. — Впрочем, неважно. Какое сейчас имеет значение: кто что придумал, кто кому что нечаянно сказал…»

— Кто поедет со мной к Рине? — спросила Мария.

Вайншток обнял жену за плечи.

— Поедем вдвоем, — сказал он.

— Я с вами, — предупредил Беркович.

— Вы… ты не будешь докладывать начальству? — осведомился Вайншток. — Хоть как-то обезопасить себя. Я имею в виду… на всякий случай.

— В пять утра? Думаешь, мне удастся получить санкцию… на что?

— Порочный круг, — пробормотал Вайншток. — Поехали.

Квартал начал просыпаться. Солнце еще не поднялось над крышами домов, и на улице было сумрачно: странное состояние природы, которое Беркович не мог определить — будто погасшие на ночь краски возродились с рассветом, и в природе застыло ожидание. Даже люди не передвигались, а возникали из небытия то в одном конце улицы, то в другом. Исчезали, чтобы проявиться где-то еще, — или Беркович воспринимал мир кадрами, отделенными друг от друга неопределимыми временными промежутками?

Машину поставили перед подъездом, проигнорировав красно-белый бордюр. По лестнице поднимались, стараясь не создавать шума, у двери квартиры Альтерманов остановились.

— Что скажем? — спросил Сандлер. — Мы так и не договорились.

— Кто будет говорить? — спросил Вайншток. — Мы не распределили…

— А если Рина не откроет? — сказала Мария. — Когда она крепко спит, ее из пушек не разбудишь.

— Откроет Лея, — сказал Беркович.

— Может испугаться и… — Мария отступила на шаг.

— Да звоните же кто-нибудь! — нервно воскликнул Сандлер.

Беркович нажал на кнопку, и в глубине квартиры заверещал перепуганный павлин.

— Такой вопль и мертвого… — начал Сандлер и замолчал. Кто-то стоял за дверью и смотрел в глазок, видно было, как что-то шевельнулось в стеклышке, мигнуло, исчезло.

Дверь открылась на ширину цепочки. На Берковича смотрела незнакомая женщина лет шестидесяти. На ней был халат цвета морской волны, и она переминалась с ноги на ногу, потому что вышла босиком.

— Кто? — спросила она Берковича, потому что только его могла видеть. — Что случилось? Вы соседи Рины?

— А вы… — растерянно сказал Беркович. — Вы… — он догадался. — Вы мама Рины? Раиса Наумовна? Из России?

— Да, — кивнула женщина.

— Я старший инспектор Беркович, Рина мена знает, у меня… у нас к ней срочное дело.

— В шестом часу утра?

— Служба, — не стал вдаваться в объяснения Беркович. — Мы можем войти?

— У вас есть удостоверение? — подозрительно спросила Раиса Наумовна.

Беркович показал карточку.

— На иврите, — разочарованно произнесла Раиса Наумовна. — Фото ваше, а что написано, я не понимаю.

— Позовите, пожалуйста, Рину, — еле сдерживаясь, сказал Беркович. — Она меня знает, и, я вас уверяю, если бы не чрезвычайные обстоятельства, мы не стали бы ее беспокоить в такой ранний час.

— Мы? — Раиса Наумовна попыталась, не снимая цепочки, разглядеть, кто еще стоит за дверью.

— Пожалуйста, — повторил Беркович. — Разбудите Рину, это очень важно.

— Я не могу разбудить Рину, — с торжеством в голосе заявила Раиса Наумовна. — Ее нет дома.

— То есть как… А Лея?

— И Леи нет, — отрезала Раиса Наумовна.

— Но как же…

Раиса Наумовна, наконец, снизошла до объяснений:

— Рина с Леей уехали вчера на три дня в циммер. [23]

Мало для нее знакомое слово Раиса Наумовна произнесла так, будто хотела сказать «Нью-Йорк» или «Париж».

— После смерти Натана им нужно прийти в себя, — пояснила Раиса Наумовна, не дожидаясь вопроса. — Риночка купила путевку на три дня, я прилетела как раз перед их отъездом, так что… акклиматизируюсь пока.

— Мы можем войти?

— Зачем? Мне уже объяснили, что даже полиция не имеет права врываться в жилые помещения без санкции суда, так что я не обязана открывать, правда ведь?

В подтверждение своих слов Раиса Наумовна захлопнула дверь. В глазке что-то мелькнуло и исчезло.

— Циммер, — с отвращением произнес Вайншток. — В Израиле тысячи циммеров.

— Звоните, Боря, — сказала Мария. — Если не Рине, то Лее. Кто-то должен услышать.

— Если, — подал голос Сандлер, — они не отключили мобильники на ночь.

Беркович посмотрел на часы: пять сорок три. Меньше полутора часов. Не успеть.

Позвонил он сначала, однако, не Рине, а Хану.

— Я только что вошел, — сказал эксперт. — Пока выяснял отношения с Камилем… Сейчас открываю комнату с вещдоками. Я тебе перезвоню.

У Рины телефон ответил сразу низким женским голосом: «Вы попали в голосовой ящик номера…»

На телефоне Леи играла мелодия известной израильской песни «Кан ноладти» [24]. Долго играла. Уже должен был включиться автоответчик, но мелодия продолжала звучать, однообразно, как шарманка. «Если не ответит, — подумал Беркович, — придется звонить в компанию мобильной связи, но они могут не дать координат аппарата без санкции Хутиэли, значит, надо будет звонить шефу, а он ничего не поймет со сна, и придется…»

— Нуууу… — с капризным придыханием произнес тонкий голос.

— Лея, — ласково сказал Беркович. Он не слышал себя со стороны и очень боялся, что взял неверный тон, она сейчас отключит связь, повернется на другой бок, и тогда… что можно будет сделать тогда?

— Лея, это Борис, помнишь, я беседовал с тобой в… тот день? И потом тоже. Мы еще кукол нашли в шкафу… помнишь?

Лея долго молчала, Беркович слышал ее дыхание. О чем она думала? Что он сказал не так? Он не смотрел на стоявших рядом Гришу, Марию и Рика, не хотел видеть выражений их лиц, не хотел слышать ничего, кроме голоса Леи.

— Ааа… Помню, — Лея зевнула. — Вы хотите поговорить с мамой? Так рано… Она спит.

— Я хочу поговорить с тобой, Лея.

— Со мной? — В голосе девочки Беркович расслышал не удивление, а что-то другое, в чем не сразу разобрался. Удовольствие? Пожалуй. С ней рано утром захотел говорить такой важный человек, даже разбудил. Ах…

— Скажи, пожалуйста, где вы с мамой сейчас? Как называется место?

— Ааа… — разочарование было слышно очень ясно. Она ожидала другого вопроса? — Замарим, это, кажется, около Акко, мы проезжали вечером, было темно, там крепость у моря. Здесь очень красиво, в окошке…

Лея говорила что-то о пруде, который виден из окна, о речке, по которой можно будет покататься на каяке, если мама позволит. Беркович слушал и не слышал, он пытался вспомнить, где находится кибуц Замарим. До Акко ехать почти два часа, даже если с сиреной и мигалкой. Не успеть. А если и успеть — то что?

Если Лея далеко от дома, то, может, ничего не произойдет? С другой стороны, что такое сотня километров по сравнению с масштабами Вселенной? Беркович поднял взгляд на Вайнштока, спросил глазами, и тот понял. Пожал плечами, покачал головой, всем видом показал: понятия не имею, никто таких расчетов не делал, никто еще не смог соединить в уравнениях физику с психологией.

В голос девочки вплелся точечками-импульсами второй звонок — кто-то пытался прорваться, наверно, Хан, нужно бы переключиться, узнать… Потом.

— Лея, — сказал Беркович, — я хочу поговорить с тобой о кукле. Ты мечтала о такой, какой ни у одной девочки нет? Ты слышала, как дядя Гриша рассказывал папе…

Лея заплакала. Этого Беркович не ожидал. Хотя… Он напомнил ей об отце. Не нужно было. А какие, черт побери, слова нужно говорить, чтобы спасти мир от ничего не понимающей девочки?