Что-нибудь светлое… Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович

— Засада? — улыбнулся Беркович, поцеловал жену в губы и отобрал книгу.

— О, Господи… — сказал он. Это было ивритское издание «Пиноккио» с картинками, способными напугать и взрослого.

— Арик не любит, когда я ему читаю по-русски, — пожаловалась Наташа. — А на иврите приходится тренироваться.

— Тлетворное влияние детского сада, — пробормотал Беркович. — Чай будешь?

— Уже пила. Садись, я сделаю тебе омлет.

— Достаточно бутерброда, — сказал Беркович, чувствуя, что засыпает. Он сел на табурет, прислонился к стене и решил сидеть так до утра: все равно нужно будет вставать, одеваться, идти на кухню, а он уже здесь, одетый, зачем совершать лишние движения…

Откусив от бутерброда и хлебнув чая, Беркович понял, что невозможно и дальше испытывать терпение любимой жены.

— Все в порядке, — сказал он. — Побеседовал с умным человеком о строении мироздания. Никого не арестовал и не собираюсь. А мир, похоже, удалось спасти, как в худших голливудских фильмах.

Наташа раскрыла книгу и сделала вид, будто углубилась в чтение. На странице был нарисован кит размером с авианосец, скосивший два огромных глаза на м-а-аленьких человечков — Пиноккио и Джепетто, присевших отдохнуть у него на нижней выпяченной губе.

— Вот и я казался себе таким маленьким и ничтожным. Знаешь, по сравнению с чем?

Наташа пожала плечами, понимая, что любое неудачное слово — и муж замолчит, допьет чай и отправится спать, не сказав ничего из того, что сам сейчас хотел изложить во всех подробностях.

Беркович, коротко пересказал долгую беседу. Он думал, что сумел объяснить Наташе главное — так, как понял сам. Думал, что смог передать, насколько счастливым оказался финал трагедии. Страшный парадокс: человек умер, и это хорошо, потому что, если бы он остался жив, то сегодня (подумать только — через несколько часов!) могло случиться непоправимое. Чуть ли не гибель всего на свете, как в детской сказке о горшке каши.

— Ужасно жаль Натана, — Беркович говорил монотонным голосом, эмоций у него не осталось, он надеялся, что и Наташа не взволнуется, да и о чем сейчас волноваться — все кончилось двенадцать дней назад. — Но я совершенно не представляю, и Гриша не представляет тоже, что произошло бы, когда куклы, все более совершенные, начали бы возникать одновременно. Что такое совершенство с точки зрения квантовой физики? Риторический вопрос.

— Значит, — напряженным голосом произнесла Наташа, захлопнула книгу и уронила на пол, — Натан умер вовремя? И отвратительный Фредди Крюгер возник, будто специально, именно таким, именно тогда и именно там, и свалился с потолка именно так… Ты хочешь сказать, что никто не виноват, и все произошло случайно? Просто эволюция?

— Ты хочешь сказать, — пытаясь быть рассудительным, пробормотал Беркович, — что Натан, направляя эволюцию, понял, чем грозит… Глупости.

— Разве ты не видишь, насколько это притянуто за уши?

— Вижу, — сказал Беркович, неожиданно проснувшись и сопоставив известные ему обстоятельства дела. Он вспомнил слова, сказанные Риной в день смерти мужа. И слова, сказанные Леей несколько дней спустя. И рассказ Марии. И все, что втолковывал ему Григорий, для которого смерть Натана стала моральным кошмаром.

— Вижу, — повторил Беркович. — Черт возьми, почему я не видел раньше? Это лежало на поверхности!

— Что? — нахмурилась Наташа.

— Последняя кукла должна появиться сегодня в восемь часов с минутами. — Беркович встал, опрокинув чашку, и принялся ходить по кухне, натыкаясь на стол, угол плиты, отчего менял направление движения, будто заводной автомобильчик, подаренный ему когда-то в детстве. Отец всегда покупал Боре только те игрушки, которые тот выпрашивал. А если денег не было, отец честно признавался: «Сынок, эту машину я тебе сейчас купить не могу. Если потерпишь до пятнадцатого, я получу зарплату, мы пойдем в магазин, и машина будет твоя. Договорились?» Они всегда договаривались, отец ни разу не обманул. А Боря научился не просить невозможного. Ему нравилась немецкая железная дорога, но отец не знал о его желании, в магазине Боря старался не смотреть в ту сторону, где бегали по кругу красивые аккуратные вагончики, влекомые по тоненьким рельсам изящным тепловозом, подававшим сигнал всякий раз, когда приближался к станции, на перроне которой стоял человечек в форме и держал в вытянутой руке желтый флажок.

— Что делать, что делать? — бормотал Беркович.

Подняв с пола книгу и поставив на место чашку, Наташа подобрала под себя ноги и следила за мужем, интуитивно пытаясь найти момент, чтобы остановить бессмысленное кружение.

— Он ничего не понимал, а я поддался ходу его мысли…

— Ты о ком?

— Я должен позвонить, — сказал Беркович и достал телефон.

— Сейчас? Третий час ночи!

— Знаю, — Беркович раздумывал, какой номер набрать. И что он скажет, когда сонный голос ответит…

Аппарат мелко завибрировал в его ладони и заиграл Моцарта. Беркович смотрел на дисплей и не мог заставить себя нажать на кнопку ответа.

— Боря!

— Да. — Он очнулся, наконец, нажал на кнопку, и прежде, чем там, в другом доме, она успела сказать хоть слово, быстро произнес:

— Мария, доброй ночи. То есть, я не уверен, что доброй, но хорошо, что вы позвонили.

— Я вас не разбудила? — Мария говорила тихо, должно быть, отошла с аппаратом куда-то подальше от мужа. — Я не могла дождаться утра.

— Вы тоже считаете, что это она?

— Вы, наконец, подумали…

— Почему вы не сказали раньше?

— Мне только сейчас пришло в голову. Гриша… Когда он твердил: «Это я, это из-за меня», я верила. Когда вы с ним разговаривали, стояла под дверью, слушала, почти ничего не слышала, и, может, поэтому дополняла ваши слова своими мыслями, и тогда поняла, сопоставила…

Она не могла остановиться, и Беркович не мог сказать: «Замолчите, не нужно говорить лишнего, надо решить, что делать».

— …Она добрая, умная, но она ребенок, это не разумом получается, я слышала, что говорил Гриша… Подсознание, что-то в глубине, а у нее травма…

Она замолчала и совсем другим, спокойным и деловым тоном спросила:

— Это действительно произойдет в восемь с минутами?

— Ваш муж, — вопросом на вопрос ответил Беркович, — может подойти к телефону?

— Гриша спит, — сказала Мария. — Я заставила его принять две таблетки, иначе он извел бы себя. Дождалась, когда он уснет, и позвонила.

— Я сейчас приеду. — Беркович, поднял взгляд на Наташу и передумал: — Нет, пришлю за вами машину, вас привезут ко мне домой, и мы поговорим.

— Я…

— Машина придет минут через двадцать, — твердо сказал Беркович и отключил связь.

— Приготовлю кофе и тосты, — сказала Наташа.

— Я хочу, чтобы ты тоже присутствовала. Не представляю, какое придется принимать решение, и мне нужен женский взгляд на вещи. Женский, но рассудительный. Потому что речь идет…

— Я поняла, — кивнула Наташа.

— Извини, мне нужно позвонить.

Связавшись с дежурным по управлению, Беркович попросил выслать патрульную машину на улицу Сиркин. Ближе других к дому Вайнштоков оказался сержант Горен, и старший инспектор объяснил ему куда ехать и что делать.

— Привезешь ее ко мне и подожди. Может, повезешь обратно.

— Мы уже подъезжаем, — бодро сообщил сержант.

Пальцы чуть подрагивали, Мария с трудом удерживала чашку, но пить ей хотелось, и она обхватила чашку обеими руками, отпивала медленно, говорила медленно, медленно думала, будто погрузилась в другой ритм жизни, пыталась растянуть время.

— Она очень ранимая. В классе у нее почти нет подружек, потому что стоит кому-нибудь сказать что-то, что ей кажется обидным, только кажется, на самом деле никто не имел в виду ничего такого, и она замыкается в себе, может просидеть в своей комнате день или два, выходит только, если позовут, делает вид, что все в порядке, но Рина не слепая… А Натан ее никогда не понимал. То есть, ему казалось, что именно он, а не Рина, знал ее и умел с ней разговаривать, когда ей плохо, но это не так. Обожание и понимание — настолько разные вещи… Все у них в семье было не так, и никто из них не понимал этого, им казалось, что все нормально, для Рины я была какое-то время отводной телефонной трубкой; если вы помните, были такие… то есть, не помните, конечно, и я не помню, читала в старых романах…