Мэри Расселл - Птица малая
– Дайте я угадаю. В итоге город решил, что лучше подбирать мусор на местах, чем затевать по этому поводу спор с весьма телегеничным священником.
– Еще бы! Я хочу сказать, Сандос мог быть обаятельным, однако никто не сомневался, что он будет таскать этот мусор наверх, пока ад не покроется льдом. И он, заявляя, что дети трудятся на благо общества, давал муниципалитету понять, что те же мальцы могли бы чистить карманы в Сан-Хуане, поэтому… Джулиани помахал еще одному рыбаку.
– Знаете, я никогда не мог соотнести рассказы, слышанные мной про Эмилио, с человеком, которого знаю. «Обаятельный» – последнее слово, которое я выбрал бы, чтобы его описать. В иезуитском колледже он был самым угрюмым человеком, которого я когда-либо встречал. Никогда не улыбался. Работал как лошадь. А в бейсболе просто свирепствовал.
– Ну, латиноамериканские мальчики до сих пор стремятся к трем «f». Они хотят быть feo, fuerte и formal. – Он взглянул, проверяя, достаточно ли отец Генерал понимает испанский, и продолжил: – Опасными, сильными и серьезными. Идеал мачо. Полагаю, в детстве Эмилио перенес немало оскорблений, поскольку был маленьким и миловидным. Поэтому он компенсировал это, став очень серьезным и очень строгим.
– Ну, я бы сказал «угрюмым и враждебным», а не «серьезным и строгим». Я не уверен, что хотя бы раз видел, как Эмилио улыбается. Или слышал, как он говорит больше трех слов подряд. Когда его называют обаятельным или очаровательным, я начинаю сомневаться в том, что речь идет об одном и том же человеке. Поворот, – Джулиани показал на другую лодку, и Фелипе кивнул, сдвигая румпель. – Оказывается, Эмилио производит на людей неизгладимое впечатление и показывает фокусы, замечательно ладит с детьми… – Он умолк, но Рейес ничего не добавил, поэтому Джулиани продолжил: – Мне он всегда казался чопорным и нелюдимым, но у него сверхъестественная способность заводить друзей! Кандотти и Бер пройдут ради него по горячим углям.
– Могу я сесть по другую сторону? – спросил Фелипе. – Эта рука начинает уставать.
– Конечно. А хотите, я возьму румпель? Я часто ходил под парусом один, когда выпадала возможность.
К своему удивлению, Фелипе обнаружил, что не хочет уступать.
– Нет. Я просто пересяду, – сказал он и осторожно привстал.
Опустился довольно резко, потеряв равновесие из-за удара волны, но снова пристроился к румпелю.
– Начинаю понимать притягательность парусного спорта, – признался Фелипе. – Знаете, это моя первая прогулка на лодке. А когда вы начали ходить под парусом?
– Когда был ребенком. У нашей семьи имелся тридцатифутовый тендер. Мой отец научил меня ориентироваться по звездам, когда мне было восемь.
– Отец Генерал, могу я говорить откровенно? Повисла пауза.
– Знаете, Рейес, – наконец сказал Джулиани, всматриваясь в горизонт, – что я ненавижу в этой работе: каждый спрашивает разрешения, прежде чем говорить откровенно. Говорите все, что хотите. И зовите меня Винчем, хорошо?
Застигнутый врасплох, Фелипе коротко рассмеялся, осознав, что совершенно неспособен назвать этого человека Винчем, но затем спросил:
– Когда вам впервые купили обувь?
Теперь настала очередь Джулиани растеряться:
– Понятия не имею. Наверное, когда начал ходить.
– Я получил свою первую пару, когда мне было десять. А раздобыл их для меня отец Сандос. Когда вы подросли, кто-нибудь сомневался, пойдете ли вы в школу? Я не имею в виду колледж. Но могли кто-то даже вообразить, что вы не пойдете в среднюю школу?
– Вижу, куда вы клоните, – негромко сказал Джулиани. – Нет, не было никаких сомнений. Была полная убежденность, что я должен получить образование.
– Конечно, – сказал Фелипе и добродушно пожал плечами, признавая, что для таких семей, как у Джулиани, эта позиция естественна. Там никому не приходилось ничего объяснять, поскольку была мать, был отец, оба образованные, им хватало денег на яхту, дом, машину. – Я хочу сказать, что если бы вы не пошли в священники, то могли стать банкиром или администратором больницы или еще кем-то, правильно?
– Да. Вероятно. Что-нибудь в этом роде. Бизнес, связанный с импортом или финансами, вполне мог бы стать заменой.
– И вы чувствовали, что имеете полное право стать кем захотите, верно? Вы умны, образованы, усердно трудитесь. Вы заслуживаете быть тем, кто вы есть и что вы есть, и находиться там, где находитесь.
Отец Генерал не ответил, но и не оспорил справедливость этого утверждения, и Фелипе продолжил:
– А знаете, кем был бы я, если б не стал священником? Вором. Или даже хуже. Я уже воровал, когда Эмилио проявил ко мне интерес. Он знал кое-что об этом, но не знал, что я граблю автомобили. В девять лет. А к тринадцати я подучился бы достаточно, чтобы их угонять.
– А если бы к Эмилио Сандосу не проявил интерес Д. У. Ярбро? – тихо спросил Джулиани. – Кем бы стал Эмилио?
– Торговцем, контрабандистом – сказал Рейес, наблюдая за реакцией Джулиани, чтобы понять, известно ли ему это. – Грязный героин, поставляемый из Мексики через Гаити. Семейная традиция. Все они сидели в тюрьме. Его деда и зарезали там. Отца застрелили в мелкой гангстерской войне. Брат был убит за утаивание доходов.
Фелипе замолчал, прикидывая, имеет ли он право рассказывать это Джулиани. Кое-какие из этих фактов общеизвестны; досье Эмилио, вероятно, содержало эту информацию, а возможно, и большую.
– Знаете, – сказал Фелипе, пораженный сейчас резким контрастом между своей жизнью, жизнью Эмилио и жизнями людей вроде Винченцо Джулиани, рожденных для богатства, высокого положения, – до сих пор бывают минуты, когда вор, которым я почти стал, кажется мне более настоящим, чем священник, коим являюсь уже несколько десятилетий. Выйти из трущоб, получить образование – означает стать навеки чужаком…
Он замолчал, вдруг смутившись. Джулиани никогда не сможет понять, какую цену мальчики-стипендиаты платят за свое обучение: неизбежное отчуждение от семьи, переставшей тебя понимать, от своих корней, даже от себя самого, того первичного «я», каким был когда-то. Рассердившись, Фелипе решил больше ничего не рассказывать об Эмилио Сандосе. Пусть Джулиани спрашивает у того напрямую.
Но отец Генерал сказал:
– Итак, ты принимаешь правила и стараешься избегать унижений.
– Да.
– И ты чопорен и официален прямо пропорционально тому, насколько сильно чувствуешь себя не в своей тарелке.
– Да.
– Спасибо. Это многое объясняет. Мне следовало бы понимать…
Когда они повернули к Неаполю и сблизились с очередной лодкой, то услышали еще один громкий разговор на итальянском. Уловив что-то насчет бамбинос, Рейес раздраженно спросил:
