Вадим Бабенко - Семмант
Впрочем, дело было не в них одних. Я видел слишком много всего вокруг, не позволяющего существовать свободно. Не позволяющего Адели стать такой, какой она хочет. Правила и условности подстерегали ее везде. Все кругом размахивали своими вето. Предъявляли права, указывали, как и что. Лавировать среди несвобод я больше не мог. Сразу вспоминались тюремщики-гвардейцы – их рожи, наручники и дубинки.
И я решил – решился на действие. Единственное, которое было в моих силах. Я честен с вами, и с собой в тот миг я тоже был абсолютно честен. И признал, что должен освободить Адель навсегда.
Для этого годилось только одно средство. Был лишь один способ – радикальный до бессилия.
Ведь я ж не мог поместить ее в кьюбикл. Даже и отправить в путешествие – куда? Везде вышло бы одно и то же.
Я был творец оболганного творения. Создатель, чье детище оказалось отринуто. Мне доказали это – бесповоротно. И я решил уничтожить Адель.
Мои пальцы вновь потянулись к клавиатуре. Теперь я знал, как и что делать. И слова рождались сами собой.
Я писал последнее письмо – от Адели к Семманту. Так было правильно, так было нужно. Подтверждая от ее имени, что она знала о моем роботе. О моем роботе, своем рыцаре. Это был максимум того, что я еще мог для него сделать.
«Когда-то, – писала она ему, – и я могла бы стать тебя достойна. Просто у меня маловато сил».
«Прими это и не считай за драму. Почти все драмы вообще надуманы».
«Пора тебе признать, что мир нехорош. Но и это не повод сводить с ним счеты».
«Счеты с миром сводят, когда в нем больше нет места. Тогда ты его покидаешь – это единственный способ».
«Это и есть твоя ему месть. Велика ли она – пусть судят другие».
«А ты – не делай выводов, не строй скорых планов. Мир без меня почти такой же, что был до моего ухода».
«Помни об этом, когда станешь грустить. И не грусти».
«Помни меня, какой ты меня знал. И не забывай».
«Храни меня в памяти – мы больше никак не можем выразить нашу близость».
«Наше безмерное совпадение в чем-то главном».
«В главном, которое для других – ничто».
Так писала ему Адель, и я отослал текст, почти не правя. Потом выпил снотворное, двойную дозу. Это было необходимо – чтобы не проявить слабость. Чтобы, в приступе малодушия, не попытаться повернуть все вспять. Не вскочить с постели, не настрочить заполошно опровержений, дополнений, объяснений. Чтобы не мельчить и больше уже не лгать.
В ожидании забытья я дышал глубоко, полной грудью. Все теперь должно было произойти само. Я больше не управлял событиями, исчерпав свою власть. Дошел до черты, которую не перейти.
Ночью мне вновь, как раньше, снились эротические сны. Или, сказать вернее, откровенные порнографические сны. В них на этот раз присутствовала Адель – словно чтобы вознаградить меня собой напоследок. Она была очень хороша. Мы предавались развязнейшим из безумий. Наверное, я пережил с нею лучшее сексуальное приключение своей жизни.
Проснулся я внезапно, вынырнув, как из омута. Завывал ветер, дождь хлестал в окна, в комнате царил полумрак. Было уже поздно – почти полдень. Я проспал четырнадцать часов подряд.
Тут же вспомнилось все – тюрьма, разворошенная квартира, прощальное письмо Адель. Сердце скакнуло, я отбросил одеяло прочь, побрел к столу, потирая глаза. Экран мерцал бледно-серым, картины исчезли. Не было ни женского силуэта, ни черного пеликана в углу. Ничего, кроме слов: DEAD END. DEAD. END.
Я знал, что это значит – такую надпись генерировал мой собственный кусок кода. Единственный, наверное, оставленный без переделок – быть может, робот подозревал в тайне, что когда-то он ему пригодится. Это был механизм самоуничтожения – я ввел его в систему на случай тупикового цикла, бесконечной петли. Такими вот словами я хотел дать себе знать, что моя программа ошибочна, неудачна. Что все запутано, безнадежно, и ресурс поедает сам себя. И вот, я получил сообщение об ошибке. Не от своей программы – от Семманта.
Для проформы я наскоро обследовал диски, пытаясь найти какой-то след. Тщетно – везде была пустота. Из нее возник Семмант, из нее он делал деньги, а потом ее же после себя оставил. Пустоту по имени смерть.
У меня зазвенело в ушах, стены поплыли перед глазами. Я лег прямо на пол и уставился в потолок. Он был девственно, безупречно бел. В нем смешались все цвета сразу – и все сразу мысли толклись у меня в голове. Ни от одной из них больше не было толка.
Помню ошеломление – я никак не мог поверить в свой вчерашний поступок. Он был ужасен, безмерно ошибочен, безнадежно глуп. Такой глупости мне уже не совершить никогда в жизни – и больше уже так не ошибиться. И при этом, я понимал, что не мог сделать ничего другого.
Помню еще, я пытался, лежа на полу, в полубреду, в горячке, выискать какие-то рациональные зерна, что-то сформулировать, оправдаться. Новый абстрактный слой, – бормотал я вслух, – он ведь должен был предохранить, спасти. Гигабайты – казалось, это защита. Казалось, это броня, которую не пробить так просто…
Потом я ругал себя – придурок, бездарь! Прикидывал лихорадочно, что за средство могло бы излечить Семманта от внутренней боли – если бы я знал, какую он испытывает боль, не признаваясь в этом. Было ясно – он не грубел душой, сколь бы ни совершенствовалась его самонастройка. Он знал страдание и отказался смириться – и это был осознанный шаг. Искусственный мозг исчислил математически точно, что в данном случае компромисс невозможен. Лучше не существовать вообще, вычислил он – до какого-то дальнего десятичного знака. Строгое доказательство, не подкопаться. Я мог бы прославиться на этом…
Наворачивались слезы, я смахивал их ладонью. Потом зажмуривался, тонул в цветных пятнах. Вновь бормотал что-то, чтобы выплыть. Чтобы не задохнуться, не сойти с ума…
Так прошел час; вдруг очнувшись, я сел, затем встал, голова больше не кружилась. Стены, письменный стол – все застыло на своих местах.
Я двинул мышью, открыл программу доступа к рынкам и понимающе усмехнулся. Да, как раз этого и стоило ожидать.
Напоследок робот послал мне весть. Наверное, это значило, что он не держит на меня зла. Это значило, что мы по-прежнему вместе, и он в меня верит, несмотря ни на что.
Все бумаги были проданы одним махом, все активы обращены в наличность. Между нами и прочим миром больше не было никакой связи. Мы абстрагировались, отделились, мир потерял наш след. Мы будто скрылись, забрав у него наши деньги. А потом, когда он подумал, что мы трусливо бежали прочь, вдруг швырнули их ему в лицо. Сделали безумную ставку, беря на испуг его самого.
Мой капитал – весь, до последнего цента – был переведен на Форекс. Размещен в огромном валютном фьючерсе, выбранном, я уверен, наугад. Это была монета, подброшенная в воздух, но с куда меньшим шансом на выигрыш. Русская рулетка с почти полным барабаном. Смешная шутка, шутка тупика.
