Вадим Бабенко - Семмант
Мне казалось, они олицетворяют безмерную пошлость отупленной массы. Я ненавидел их самодовольство всей душою, всем существом. Ненавидел и думал: что ж, не зря я всегда на стороне быка в их испанской корриде. Наперекор всем шансам, я молю всякий раз – пусть же сегодня победит бык! И он победит когда-то – всех никчемных самцов Кастильи, что уже повержены, хоть и не верят в это. Он будет доминировать – своими яйцами, своим бычьим членом!
Недалек тот день, шептал я чуть слышно, когда у местных мачо вовсе перестанет стоять – из страха. Сначала из страха перед худшими из самок, что давно поставили их на колени, а потом и из страха перед быком. Перед его непреклонной мощью, перед его небоязливой похотью. Так эта страна прыгнет на ступеньку вверх по лестнице эволюции. Она уже сделала первый шаг – от притеснения к освобождению, к невиданному доселе триумфу своих женщин. Осталось немного – пусть убийство быка сменится преклонением перед быком. И кто ж заставит, кто подвигнет? – Все те же женщины, и никто другой. От самцов, загнанных в угол, к яйцам быка, воздвигнутым на алтарь! Ну а мачо даже и не поймут – опять! – как их провели, обманули…
Наверное, у меня тоже сверкали глаза – как у начальника полицейского участка – ясным блеском грядущего торжества. Я знал будущее, чувствовал его токи. Встречные, между тем, посматривали украдкой со стыдливым, боязливым любопытством. Им было ясно: по воле случая они видят что-то, не предназначенное для их глаз. Что-то из действительности, знакомой лишь по кино и книжкам. Вот он, враг общества, преступник, отверженный. Его подняли с самого дна, и путь ему из этих коридоров лишь туда же, назад, на дно!
Надо думать, я был похож. Четыре дня в тюремном боксе сделают похожим кого угодно. Меня подмывало лязгнуть зубами и оскалиться в ответ. И крикнуть – я на стороне быка! Уже сейчас, пусть пока еще торжествуют тореадоры.
В судебном зале я взял себя в руки – неимоверным усилием воли. Следовало сосредоточиться на главном, забыть об абстракциях, подумать о своей участи. Убеди судью, что ты не опасен, – сказал мне адвокат Кампо, оплаченный королевством. Я лишь молча посмотрел ему в лицо. Мне казалось, все против меня, но тут небеса ухмыльнулись: это не так. И послали мне помощницу, добрую фею.
Накануне я затребовал переводчика – реализовав одно из немногочисленных прав. Я не доверял своему испанскому, он мог меня подвести. И вот, мне представили Сусанну – прыщавую толстушку с густыми волосами и взглядом женщины, истосковавшейся по любви. И я глянул ей в зрачки – глубоко, как мог. И выпрямил спину и постарался добавить сексуальной хрипотцы в свой обезвоженный, дребезжащий голос. Потому что, увидел: Сусанна – мой союзник.
Меня допрашивали тщательно и нудно. Судья не запомнился – он был стар и не слишком интересовался происходящим. Всем заправляла тощая пожилая дева – из Прокуратуры, из спецподразделения малтрато. Она знала: перед ней враг, и ее долг – наказать врага. Уличить, вывести на чистую воду. Изолировать, заточить в клетку. В моей виновности она не сомневалась, у нее была такая должность.
Я сидел и думал – она, из Прокуратуры, будет первой в очереди к бычьему члену. Будет рваться вперед, распихивая остальных локтями. Ну а пока в ее кабинете создается неестественность современности, ядовитый эфир жизни, вывернутой наизнанку. Сколько их еще, пожилых тощих дев, безрассудно наделенных властью? Их, предводительниц склочных и алчных, худших особей женского пола, что раскачивают социальную лодку и разносят ориентиры в прах?
Мне хотелось сказать ей – perdone usted! Вы упрощаете – неправомерно, полностью выхолащивая смысл. Где вас учили – в никчемных школах? Вы тоже боитесь нелинейностей, как огня? И совсем уже не чувствуете реалий?
Вы не делаете свою работу! – хотел я высказать ей в глаза. – Стальной мускул, подаренный государством, не поможет нуждающимся в защите. Он годится лишь тем, кто так и рыщет кругом в поисках мышцы из крепкой стали. Он – для худших из самок, что изыскивают способ напасть, а не защититься. Ну а те, от кого исходит мягчайший луч, больше теряют от усилий власть имущих. Запугать «мачо» – не выход, они и так уже запуганы насмерть. И всем известно: тот, кто загнан в угол, становится еще более опасен…
И еще мне хотелось сказать о многом, но я молчал. И чувствовал, что во мне, наперекор злобным мыслям, поднимается горячая волна. Волна благодарности к прекраснейшим незнакомкам, которых так много, которые везде, везде. И я поглядывал на Сусанну, зная – она из них же. В ней, дурнушке, было что-то, подвигающее на подвиги рыцарей всех времен.
Я мог бы признаться ей: – Ты тоже Ева. Я видел множество твоих сестер.
Я мог бы открыть ей тайну: – Вас всех объединяет одно и то же.
И мог бы еще добавить: – Верь своему лучу!
Закованный в наручники, оболганный, оклеветанный, я звал на помощь неуловимого призрака, даже и понимая, что здесь не его владения. Здесь витают иные духи, и демон ненависти, разбуженный Лидией, «держит» территорию, как Гочо тюремную камеру. Но призрак все равно жил где-то, он где-то был, и тут была Сусанна, которая старалась вовсю.
Она переводила медленно и внятно – вдобавок, обеспечивая эмоциональный синхрон. Все мои логические акценты доносились до аудитории в точности и без потерь. Я чувствовал: ей – испанке, женщине – верят и потому могут поверить мне. Мой мозг работал как мощный компьютер, выдавая самые верные фразы. Право, Семмант мог бы мной гордиться.
Наученный опытом в полицейском участке, зная, что кругом недруги и тупицы, я больше не пытался разъяснить детали. Я не ссылался ни на незнакомок, ни даже на «свечение Евы». Выбирая слова попроще, я держался конкретных фактов и напирал на одно – на Лидию и на ее желание мстить.
За что ж она была на вас зла? – спросила меня тощая дева, глядя с неприязнью поверх очков.
За то, что я ее бросил, – ответил я, а потом добавил: – И… За то, что я не способен на любовь.
Сусанна стрельнула на меня глазами, судья сморщился, как от горькой пилюли, а та, из Прокуратуры, ткнула в мою сторону указательным пальцем.
Не способен – это правда? – вопросила она грозно, и я сказал: – Да.
Да, да, да! – повторил я еще. – Но за это не везут в участок, не сажают в камеру, не подвергают допросу. Пусть я виновен, но не больше, чем она сама, чем все…
И потом мы говорили о понятных вещах. Вы жили вместе? – интересовался судья.
Нет, – отвечал я, пожав плечами. – НЕТ, – переводила Сусанна.
Вы собирались сочетаться браком? – не отставала тощая дева.
Ну уж нет, – усмехался я. – НЕТ, НЕТ, НЕТ! – голос переводчицы был чист, звонок, тверд.
