Орсон Кард - Песенный мастер
Уорвел.
Бант.
— Чему бы Крыса не желал нас научить, — шепнула Киарен настолько тихо, что даже она сама с трудом слышала свои слова. — Чему бы Крыса не желал нас научить, урок мы поняли. Мы поняли урок.
Потому-то Киарен с Йосифом находились в Вавилоне, когда туда же перевели Анссета.
4
Впервые в жизни Анссет утратил песни.
До сих пор, что бы с ним не случалось, обогащало его музыку. Даже смерть Майкела научила его новым песням и обогатила давние мелодии.
В заключении он провел всего месяц, но все это время он провел без песни. Но не потому, что решил молчать. Поначалу, время от времени он пытался петь.
Даже что-нибудь простенькое, что-то, чему он научился еще в детстве. Звуки свободно исходили у него изо рта, только во всем этом не было музыки. Всякая песня звучала пусто, и он не мог заставить себя продолжать петь.
Анссет размышлял о смерти, может быть, потому, что перед глазами у него все время находилась урна с прахом Майкела, возможно, потому что он чувствовал себя похороненным заживо в этой пыльной комнате, наполненной памятками прошлого. А может и потому, что лекарства, задерживающие созревание Певчей Птицы переставали действовать, и изменения теперь проходили более неприятно по причине этой искусственной задержки. Анссет часто просыпался ночью, мучимый странными, непонятными снами. Малорослый для своего возраста, он начал испытывать беспокойство; ему хотелось померяться силами в драке с каким-нибудь противником, он тосковал по физическим усилиям, которых он был лишен в своем заключении.
Именно такова смерть и есть, думал он. Именно так чувствуют себя покойники, замкнутые в гробницах, или когда их публично ловят без тел. А духи просто желают чего-нибудь коснуться, но без тела не могут; они жажда ют тепла, холода, даже дающей наслаждение боли, но у них отобрано все это.
Он отсчитывал дни. Каминной кочергой он отмечал каждое утро в золе очага, хотя зола эта когда-то была телом Майкела — а может, именно потому. И наконец наступил день, когда контракт завершился, и Анссет мог возвратиться домой.
Ну почему Рикторс столь превратно понял его? В течение всех лет, проведенных с Майкелом, Анссету никогда не нужно было его обманывать. Союз с Рикторсом тоже, хотя и до какой-то степени, был честным, пускай оба и замалчивали определенные темы. Их не соединяла связь отца и сына, как с Майкелом; скорее уже, они чувствовали себя братьями, хотя было неясно, кто из них играл роль старшего брата, а кто меньшим, неуклюжим, недозрелым, требующим постоянного внимания и опеки. Теперь же, по причине нескольких откровенных слов, Анссет прикоснулся к такому месту у Рикторса, о котором никто не знал — этот человек оказался мстительным, способным на безрассудную жестокость, даже в отношении беззащитных.
Анссет считал, будто бы он знает Рикторса — точно так же, как знал практически всех. Другие люди доверяли собственным глазам, Анссет же доверял собственным ушам. Никто не мог перед ним маскироваться или обманывать его, пока говорил. Но вот Рикторс Ашен маскировался, пускай и отчасти. И Анссет испытал ту же неуверенность, словно зрячий человек, неожиданно открывший, что волки невидимы, и что они подкрадываются к нему ночью.
В тот день, когда Анссету исполнилось пятнадцать лет, он ожидал с надеждой, что дверь откроется, что войдет мажордом, а еще лучше — посланник Певческого Дома, возьмет его за руку и выведет отсюда.
Мажордом, и вправду, пришел. Он появился под вечер и, не говоря ни слова, вручил мальчику листок бумаги, заполненный характерным почерком Рикторса.
С огорчением сообщаю, что Певческий Дом информировал нас о том, что ты не можешь туда возвратиться. По их мнению, служба у двух императоров испортила тебя, потому они не желают твоего возвращения. Сообщение подписала Эссте. Очень жаль, что сообщение пришло тогда, когда и ты сам перестал быть приятным для нас. В настоящее время мы должны решить, что с тобой сделать, раз ни мы, ни Певческий Дом не можем больше выделять средства на твое содержание. Вне всякого сомнения, ты воспринял это как удар. И, вне всякого сомнения, понимаешь, насколько это огорчительно для меня.
Рикторс Майкел, Император.
Если бы длительное молчание Анссета в покоях Майкела закончилось возвратом в Певческий Дом, это помогло бы ему повзрослеть, точно так же как молчание и страдания в Высоком Зале вместе с Эссте помогли ему сделаться взрослее. Но когда мальчик прочитал письмо, от него ушли все песни.
Нет, с самого начала в письмо он не поверил. Поначалу он подумал, что это жестокая, чудовищная шутка, последний мстительный жест Рикторса, чтобы Анссет пожалел, что хотел покинуть Землю и вернуться в Певческий Дом. Но по мере того, как шли часы, его охватило сомнение. Каменные стены стерлись из памяти, замененные садами Сасквеханны. Рикторс сделался более реальным, чем Эссте, хотя Эссте и вызывала более теплые чувства. Но, находясь так далеко от дома, Анссету пришла в голову мысль: а может Эссте просто манипулировала им.
Быть может, их совместные переживания в Высоком Зале были всего лишь частью стратегии — рассчитанной на то, чтобы победить его, но не делить с ним опыт. Быть может, его сослали на Землю в качестве жертвы; быть может, скептики были правы, может, Певческий Дом поддался давлению Майкела и выслал ему Певчую Птицу, зная, что император ее не заслуживает, что он уничтожит Певчую Птицу, который никогда уже не сможет вернуться домой.
Быть может, именно потому, после смерти Майкела, Певческий Дом поступил так, о чем и подумать было невозможно, позволив Анссету остаться с Рикторсом Ашеном.
Все сходилось. Чем больше Анссет об этом размышлял, тем больше все сходилось, и, прежде чем заснуть, он долго сражался с отчаянием. В нем до сих пор еще тлела надежда на то, что на следующий день появятся посланники, скажут ему, что все это было лишь жестокой шуткой Рикторса, что они приехали его забрать; но надежда устаивала, и Анссет понял, что хотя раньше он принадлежал некоторым из тех людей на Земле, которые считали себя не зависимыми от императора, чуть ли не равными ему — теперь он полностью зависел от Рикторса, и в нем не было никакой уверенности в том, что тот чувствует себя обязанным отнестись к нему, Анссету, с мягкостью.
Той ночью Самообладание повело его, и он проснулся с громким плачем. Он попытался взять себя в руки, но ему это не удалось. Мальчик не мог знать, что это процесс созревания временно ослабил его знание самого себя. Сам же он посчитал это доказательством того, что Певческий Дом был прав — он испорчен.
