Алексей Калугин - Полет мотылька
– Это вы, Геннадий Павлович? – произнес он, слегка запнувшись на имени.
– Да. – Геннадий Павлович улыбнулся, как будто извиняясь за что-то, и стыдливо спрятал руки за спину.
– А Семецкого нет, – покачал головой Марк Захарович.
– Как нет? – удивился Геннадий Павлович.
Старик Семецкий был знаменит тем, что никогда не покидал квартиры. Даже продукты ему приносил на дом какой-то паренек из районной управы. Чем уж заслужил такую честь Семецкий, для всех остальных обитателей квартиры оставалось загадкой.
– Умер. – Лицо Марка Захаровича приобрело скорбное выражение.
– Как умер? – опешил Геннадий Павлович.
Ему показалось, что о скоропостижной смерти Семецкого он уже когда-то слышал.
– Ну, знаете, как это обычно бывает, – объясняя, принялся разводить руками Шпет. – Семецкий был уже далеко не молодым человеком…
– Когда? – перебил его Геннадий Павлович.
– Сегодня, – Марк Захарович протянул руки вперед, словно взывая о помощи. – Сегодня днем, часа в два. Я сижу у себя в комнате, слышу – кто-то в стенку колотит. Пошел к Семецкому, хотел уже ругаться с ним. Хорошо еще, дверь оказалась не заперта. Семецкий лежит на кровати, лицо багровое, руками за грудь держится. Он уже и говорить не может, только пяткой в стенку стучит. – Марк Захарович усмехнулся невесело. – Старый вроде бы, а все одно – жить хочется.
– Что дальше? – прервал его рассуждения о бренности всего сущего Геннадий Павлович.
– А что дальше? – развел руками Марк Захарович. – Дальше – как обычно. Я побежал, вызвал «Скорую». Потом мы с Сивкиным натолкали Семецкому в рот таблеток, какие только были у него на окне. Без них бы он к тому времени, когда «Скорая» приехала, точно кончился бы, а так – ничего, отходить начал. В смысле, отпустило его, лицо не такое красное стало. Хватать нас с Сивкиным за руки принялся – вроде как сказать чего хотел. Наверное, благодарил за то, что жизнь ему спасли. Где-то через час явились двое здоровенных санитаров. Плечи – во, морды – во, – Марк Захарович руками показал размеры, – все равно что тот артист, который, помните, все вернуться обещал. Где, говорят, ваш псих. Оказывается, «Скорую» прислали из психушки, а в направлении написали, что у нас в квартире буйно помешанный. Любому олуху при одном только взгляде на Семецкого ясно стало бы, что у старика сердечный приступ, а эти двое стоят, в затылках чешут. Понятное дело – не их профиль. Ну, ладно, говорят, отвезем его в больницу, раз уж приехали. Носилки притащили. А Семецкий к тому времени совсем уже ожил, даже сопротивляться начал, когда его на носилки укладывали. Ну, у этих двоих не очень-то посопротивляешься. Уложили они Семецкого на носилки и понесли вниз по лестнице. Лестница у нас сами знаете какая – не развернуться. Вот они на первом же пролете и опрокинули носилки. Семецкий упал и вниз по ступенькам. – Марк Захарович тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой. – Когда его снова на носилки клали, он уже и не шевелился. Глаза закатились, а шея – вот так. – Шпет попытался изобразить, как выглядит человек со свернутой шеей. – Короче – труп.
– Вот оно, значит, как, – скорбно покачал головой Геннадий Павлович.
– Да, так оно всегда и бывает, – согласился Шпет. – Живет человек, живет и вдруг… – Растопырив пальцы, Марк Захарович изобразил нечто, похожее на фейерверк. – А вы, Геннадий Павлович, собственно, что хотели от Семецкого?
– Ну, теперь это уже не имеет значения, – махнул рукой Геннадий Павлович.
– Верно, – снова согласился Марк Захарович.
– А Сивкин как?
– А что Сивкин? – пожал плечами Марк Захарович. – С Сивкиным все в порядке.
– Так, может быть, мне с ним поговорить?
– О чем?
– О соседях. – Геннадий Павлович кивком указал на дверь, за которой находилась пустая комната.
– Поговорить-то с ним, конечно, можно, – словно размышляя вслух, произнес Марк Захарович. – Да только толку от этого все равно не будет. Вы ведь знаете Сивкина. – Согнутым указательным пальцем Шпет постучал по лбу. – Его сейчас спроси, он уже не вспомнит, кто такой Семецкий.
– Да, конечно, – кивнул Геннадий Павлович.
Разговор был закончен, но Марк Захарович почему-то все стоял и смотрел на Геннадия Павловича, как в кино про шпионов – будто ждал, когда будет назван пароль.
– Да, – с сожалением об участи старика Семецкого произнес Геннадий Павлович.
– Да, – как-то совершенно невыразительно повторил следом за ним Марк Захарович.
– Ну, я, пожалуй, пойду. – Геннадий Павлович звякнул ключами и указал на дверь своей комнаты.
– Конечно, конечно, – улыбнулся Марк Захарович.
Геннадий Павлович кивнул и зашагал по коридору. На этот раз он намеренно плотно и звучно припечатывал подошвы к полу, дабы Марк Захарович не подумал, что он таится или, не дай бог, что-то скрывает.
– Да, и вот еще что! – услышал он за спиной голос Шпета. – В комнате, которая вас интересует, никто никогда не жил!
– Я знаю, – на ходу бросил через плечо Геннадий Павлович.
Он ожидал, что после этого Марк Захарович, хлопнув дверью, удалится в свою комнату. Но позади было тихо, – Шпет стоял в дверях и смотрел Геннадию Павловичу в спину. Геннадий Павлович чувствовал его взгляд и почему-то боялся обернуться. Тело его начала бить нервная дрожь. Что-то было не так, что-то не укладывалось в рамки обычного мировосприятия Геннадия Павловича Калихина, безработного, проживающего в большой коммунальной квартире. Но что именно, он понять не мог. Руки у него дрожали так, что он не сразу попал ключом в замочную скважину. Когда же ему наконец удалось открыть дверь, Геннадий Павлович едва ли не вбежал в комнату, с размаха захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Минуты две он стоял и слушал, как в груди колотится сердце. Удары были не очень частыми, но настолько сильными, что казалось, с каждым из них сердечная мышца ударяется о ребра. Когда сердце немного успокоилось, Геннадий Павлович отошел от двери, бросил ключи на стол и сел на кровать. Наклонившись вперед, он обхватил голову руками и замер в таком положении. Геннадий Павлович не знал, чего он ждал. Он не знал, что должно было произойти для того, чтобы вывести его из состояния ступора. Ничего не произошло. И какое-то время спустя Геннадий Павлович сам пришел в себя. Прежде всего он подошел к окну и распахнул оконные створки. Вместо прохлады с улицы в комнату ворвался прогорклый жар, наполненный запахами автомобильных выхлопов и вонью гниющих отходов из переполненных мусорных баков, что стояли внизу во дворе. Гроза, собиравшаяся обрушиться на город, прошла стороной, не оставив даже мокрых пятен на сером асфальте. Нужно было сделать что-то очень важное, но нестерпимые духота и зной превращали голову в медный котел, по которому какой-то малолетний бездельник без устали колотил палкой. Геннадий Павлович стянул через голову влажную от пота рубашку и кинул ее на кровать. Обхватив себя руками за плечи, он обвел взглядом комнату, чужую комнату, в которой, если верить воспоминаниям, он прожил несколько лет. Вместе с человеком, которого он считал своим сыном. Взгляд Геннадия Павловича остановился на приоткрытой дверце шкафчика, из которого вчера вечером Артем доставал свои документы. Там же лежал и паспорт Геннадия Павловича, – постоянно он носил в кармане только карточку безработного. Медленно, словно чего-то боясь, Геннадий Павлович протянул руку и, зацепив кончиками пальцев, шире открыл дверцу шкафа. Паспорт лежал на обычном месте, рядом с новенькой керамической сахарницей, которой ни он, ни Артем никогда не пользовались. Геннадий Павлович взял паспорт двумя пальцами за уголок и, сделав шаг назад, присел на подоконник. Прежде чем открыть паспорт, Геннадий Павлович внимательно осмотрел обложку. Бордовый дерматин, уже изрядно затершийся, с выдавленным изображением двуглавого орла, довольно-таки неказистого на вид, и два слова – «РОССИЯ» и «ПАСПОРТ». То, что паспорт оказался старого образца, еще советский, Геннадия Павловича не удивило, – он помнил, что так и не удосужился поменять его на новый. Сейчас его интересовала вторая страница, на которой были проставлены дата и место рождения. Взглянув на запись, сделанную аккуратным канцелярским почерком, Геннадий Павлович несколько раз быстро сморгнул, как будто в глаз попала соринка. Еще раз взглянув на запись, он хмыкнул, закрыл паспорт и кинул его на стол. Бросок вышел неудачный – скользнув по столу, паспорт упал на пол. Геннадий Павлович даже не наклонился, чтобы поднять его. Он сидел на подоконнике, положив руки на колени, опустив голову и чуть покачивая ногами. Он окончательно потерялся и теперь уже не знал, что делать. Судя по записи в паспорте, Геннадию Павловичу Калихину, каковым он себя считал, было пятьдесят два года.