Алексей Калугин - Полет мотылька
Взмахнув рукой, он поймал в кулак пролетавшую над столом муху. Положив руку на стол, он стал медленно и осторожно отгибать пальцы, один за другим. Занятие это настолько его увлекло, что он напрочь забыл о присутствии в кабинете посетителя.
– А что, если я пожалуюсь на вас? – Это была не угроза, но все же Геннадий Павлович ожидал хоть какой-то реакции на свои слова.
Увы, он ошибся.
– Да ради бога, – ответил человек в сером, даже не подняв на него взгляд.
Он уже отогнул мизинец и безымянный палец и теперь осторожно отгибал средний.
– Где находится ваше руководство?
– Представления не имею. Спросите у Аркова… А, черт!
Муха выскользнула из-под среднего пальца. Человек в сером с досадой хлопнул ладонью по столу и с укоризной посмотрел на Геннадия Павловича так, будто это он был виновен в том, что произошло.
– Ну, вот видите!
– Что? – не понял Геннадий Павлович.
– Муха улетела! – с обидой в голосе произнес хозяин кабинета.
Все происходящее начинало напоминать бредовый сон, главным правилом в котором являлось несоответствие концовки началу. Геннадий Павлович понял, что пора уходить, иначе он окончательно запутается. Он быстро наклонил голову, сказал:
– Всего хорошего, – и взялся за ручку двери.
– Вы заходите, если что, Геннадий Павлович, – раздался у него за спиной голос мухолова.
Не оборачиваясь, Геннадий Павлович поспешно вышел из кабинета и, закрыв за собой дверь, выбежал в коридор. Там он ненадолго задержался, пытаясь привести в порядок мысли. В результате беседы с человеком в сером ему удалось выяснить, что вчера он действительно приходил сюда и сдал анализ на генетическое картирование. Можно было только порадоваться, отыскав еще один реальный фрагмент своей разорванной в клочья жизни. Но, если верить словам странного собеседника Геннадия Павловича, программа генетического картирования для России – это чистой воды профанация. И это уже походило на глупый розыгрыш, лишая весь разговор какого-либо смысла. Но разве не о том же, только в более завуалированной форме, говорил вчера Юлик, предлагая сдать анализ у него в лаборатории?
Геннадий Павлович услышал, как в глубине зала щелкнул дверной замок. Скорее всего, это мухолов снова заперся в своем кабинете. Или запер кабинет, выйдя из него. Не имея желания снова встречаться с человеком в сером, Геннадий Павлович быстро зашагал по коридору. Пару раз он на ходу обернулся, но не увидел у себя за спиной никого. Остановился он лишь возле узкого прохода, ведущего к двери с табличкой «А.Р. Арков». Дверь была солидная, обитая черным, новеньким, блестящим дерматином – ни потертостей, ни царапин, ни, упаси бог, пятен каких, – не иначе как за ней находился кабинет какого-то ответственного работника. Опасливо, точно вор, боящийся, что его могут заметить, Геннадий Павлович быстро глянул туда, откуда пришел. Исчезающий где-то в темноте бесконечности коридор был пуст до самых глубин. Геннадий Павлович юркнул в проход, ведущий к двери кабинета Аркова. Он и сам не знал, на что рассчитывал, но на худой конец у него имелась отличная отговорка: он пришел, чтобы пожаловаться на человека в сером, который мало того что халатно относился к своим обязанностям, так еще и распространял слухи, порочащие… Ну, в общем, нехорошие слухи. Подойдя к двери, Геннадий Павлович положил ладонь на ручку. Без приглашения врываться в кабинет ответственного работника – это, пожалуй, было бы уже верхом нахальства. Геннадий Павлович поднял руку и, не найдя лучшего места, постучал по табличке с золотыми буквами. Звук получился глухой и чуть дребезжащий, но, если в кабинете кто-то был, он должен был его услышать. Выждав с полминуты и не получив ответа, Геннадий Павлович осторожно потянул за ручку. Дверь была заперта – как почти все двери, которые пытался открыть Геннадий Павлович.
Выйдя в коридор, Геннадий Павлович снова увидел человека в сером. Он стоял в двух шагах от прохода, сложив руки за спиной, и насмешливо глядел на Калихина. Не зная, что сказать, Геннадий Павлович в растерянности замер на месте, точно мальчишка, пойманный матерью на том, что забрался ложкой в банку с вареньем, заготовленным на зиму.
– Что, Геннадий Павлович, жаловаться ходили? – спросил человек в сером.
Ничего не ответив, Геннадий Павлович побежал по коридору к выходу. А в спину ему неслись укоризненные слова:
– Нехорошо, Геннадий Павлович! Ах, как нехорошо! А я-то думал, вы наш человек!..
Выбежав на улицу, Геннадий Павлович остановился, привалившись спиной к нагретой солнцем черной металлической двери. Он снова не знал, кто он такой, и не мог понять, что с ним происходит. Собравшись с силами, Геннадий Павлович отлепился от двери и зашагал по направлению к дому. Предгрозовая духота сделалась нестерпимой. Прикосновение горячего воздуха ощущалось почти физически, как в жарко натопленной бане, когда достаточно лишь слегка подуть на кожу, чтобы почувствовать ожог. Небо затянула плотная серая пелена, и, к тому времени, когда Геннадий Павлович подошел к дому, на разогретый асфальт стали падать большие редкие капли дождя, а где-то вдалеке громыхнул гром. Город ждал прохлады и свежести – то, что должен был принести с собой дождь. Если, конечно, это настоящий дождь.
Геннадий Павлович поднялся по лестнице и тихо, чтобы не беспокоить соседей, которые непременно начали бы выглядывать из своих комнат, чтобы посмотреть, кто там пришел, открыл входную дверь. Странное чувство испытал Калихин, глядя на длинный коридор с ровными рядами обшарпанных дверей, облупившейся темно-коричневой краской на стенах и круглыми плафонами под потолком, лишь в двух из которых тускло светили сорокаваттные лампы. Фрагмент мира, который он видел перед собой, казался чужим, далеким и непонятным. В какой-то степени он даже внушал Геннадию Павловичу опасение. Ему казалось странным то, что он тут оказался – его место было не здесь. Такое чувство испытываешь в детстве, вернувшись домой после долгого летнего отсутствия, – все вокруг кажется знакомым и одновременно чужим, а воздух, прозрачный, как хрустальное стекло, придает всей картине ощущение нереальности.
Осторожно заперев входную дверь, Геннадий Павлович направился было к двери свой комнаты, но, не пройдя и половины пути, остановился. Ключ, который он уже держал в руке, тихо звякнув, упал на кольцо, кольцо скользнуло на палец. Неслышно ступая, Геннадий Павлович подошел к двери комнаты, расположенной напротив той, где проживал старик Семецкий. Калихин знал, что комната пуста, но что-то тянуло его к ней. Он не думал, что за дверью спрятаны ответы на мучившие его вопросы, он просто пытался понять, кто была та девушка по имени Марина, чей смутный образ непрестанно преследовал его. Быть может, когда-то Марина жила в этой комнате? Геннадий Павлович осторожно потянул за дверную ручку. К его удивлению, дверь неслышно приоткрылась. Комната выглядела так, словно в ней никто никогда не жил. Пол был покрыт пылью и обсыпавшейся с потолка штукатуркой, выгоревшие обои неопределенного цвета лохмами свисали со стен, выставляя напоказ наклеенные под ними старые, пожелтевшие газеты, грязные стекла едва пропускали дневной свет. С потолка свисал электрический шнур, завязанный узлом. Искать здесь было нечего, и Геннадий Павлович закрыл дверь. Шпет говорил, что комната пустует с тех пор, как он переехал в эту квартиру. Но что, если он просто не помнил девушки по имени Марина? Что, если он так же, как и Калихин, утратил часть своих воспоминаний, получив взамен ложные? Геннадий Павлович быстро перешел на другую сторону коридора и тихонько постучал в дверь старика Семецкого. В конце концов, он ничего не потеряет, если спросит Семецкого, не помнит ли он своих соседей напротив. Подождав какое-то время и не получив ответа, Геннадий Павлович сообразил, что стучал он, должно быть, слишком тихо – Семецкий был туг на ухо и мог просто не услышать. Геннадий Павлович постучал еще раз, чуть громче и настойчивее. Открылась дверь, но не та, у которой он стоял, – из соседней комнаты выглянул Марк Захарович Шпет. Волосы у него были всклокочены, лицо помятое и слегка опухшее, словно после сна. Ему потребовалось несколько секунд для того, чтобы сфокусировать взгляд. Когда же Марк Захарович узнал Геннадия Павловича, лицо его удивленно вытянулось, как будто явление Калихина было чем-то в высшей степени необычным.
