Александр Потупа - Осенний мотив в стиле ретро
- Ни для чего, - еще больше сжимается Струйский, - просто оказался дома какой-то чемоданчик, не спорю, может, и Иван Данилович оставил - не знаю, право слово, не знаю и в чемоданчик тот не заглядывал.
Как бы ему шепнуть потихоньку, знак подать, что в этом нарастающем его напряжении весь фокус, только этого господин в засаде и дожидается. Есть предел прочности, и свой предел каждый определяет именно так.
- Этому верю, - сочувственно говорит полковник, - человек вы честный, и вещи, данные вам на хранение, досмотру не подвергнете. Но о содержимом чемоданчика вы непременно знали, смею подсказать - сообщено о том было никем иным, как мадам Струйской, не так ли?
- Я вас уверяю... - с прозрачной для опытного глаза горячностью взвивается Струйский.
Но полковник вроде бы и внимания не обращает и гонит собеседника своего в угол простенькими вопросами:
- Разве не удивительно, что вы, человек аккуратный, бросаете дорожный чемоданчик с неизвестным содержимым среди святая святых - своих рукописей? Разве не удивительно, Борис Иннокентьевич, что любящие вас близкие люди, у которых - заметьте! - нет никаких оснований сомневаться в левом, так сказать, направлении ваших мыслей, разве не достойно удивления, что они предлагают вам спрятать опасный предмет и никак его не обозначают?
- Может показаться так, господин Ильин, но, право же, никто не вводил меня в курс дела, - пытается увильнуть Струйский, - я, видите ли, нашел его...
- Не убедительно, - перебивает полковник чуть более жестким тоном, - не убедительно-с! Ибо тогда вы непременно поинтересовались бы содержимым, а обнаружив, что чемоданчик не ваш, сразу же приступили бы к розыску владельца, дали бы знать в полицию. Вы ведь честный человек, господин Струйский, и никак вы из этой своей честности не вывернетесь!
Хозяин кабинета с удовольствием прищуривается. Капкан - налаженный механизм из портрета, кресла, письменного стола и полковника Ильина - с легким треском захлопнулся.
Струйский опускает взгляд и устремляется на скользкий путь наименьших потерь, тех, что кажутся ему наименьшими. Теперь он жалкий тюбик с ложью в сильных и умело тренированных пальцах Ильина.
- Хорошо, - выдавливает он из себя, - хорошо, господин Ильин, я действительно знал о листовках в чемодане, я заглядывал туда...
- Ах, оставьте, - едва ли не салонно вздыхает полковник, - оставьте, молодой человек, - не заглядывали, да и вряд ли вас интересует листовочный способ борьбы с самодержавием, у вас, насколько нам понятно, собственные идейки водятся...
Он едва заметно улыбается - доволен бестия.
- У вас, Борис Иннокентьевич, иные взгляды, но дело не в этом. Нелепо, однако, чтобы любящий брат ни с того ни с сего подсунул в дом своей сестрицы таковскую бомбу, подсунул, ни словом о том не обмолвясь. Я думаю, Серафима Даниловна немало сил приложила, дабы его уговорить, да и вас, пожалуй. Вы-то ясно понимали, что дом Струйских в первую голову под подозрение попадет... Не хотите вы со мной откровенничать - вот беда-то, себе самому помочь не желаете.
Ильин облизывает пересохшие губы - ответственный момент в его допросе.
- Вот поймите меня, Борис Иннокентьевич, - продолжает он, втискивая в голос свой максимум сочувствия, - постарайтесь понять. Листовочки-то у вас обнаружены, тем самым братец Иван Данилович здорово под монастырь вас подвел. Но дело опять же по-разному повернуть можно, скажем к слову - вдруг вы по неопытности поскользнулись, с кем не бывает. Но тогда извольте сие утверждение искренностью своей доказать. Кто вам чемоданчик передал - вот в чем загвоздка. Назовите, покайтесь, и все в порядке. К чему вам морока эта?
- Да не знаю я, как чемодан в доме оказался, - начинает нервничать Струйский, - ей-богу не знаю, может, подбросил кто, может, Иван занес, спросите у него...
- Э-э, нет, так дело не пойдет, - назидательно тянет Ильин, - опять вы душевным моим расположением пренебрегаете. Чемоданчик к вам после ареста Ивана Даниловича попал, так? Действие это через сестру его шло - через вашу супругу, однако она лишь сигнал дала, дабы некий неизвестный передал вам означенный груз, сама же она не встречалась с ним - таково именно, уверяю вас, было условие ее братца. Ее, значит, под удар никак не ставить, а только вас. Потому ее положение безусловно твердое - никакого, дескать, сигнала не давала, никакого чемоданчика в глаза не видела. Последнее - вероятнейшая возможность, а первое, простите великодушно, - чистейшая ложь. Но нас, поверьте, Борис Иннокентьевич, ее гимназические игры со всякими тайными знаками нимало не трогают. Нас личность, встречавшаяся с вами, интересует, и все. Согласны ли назвать ее?
11
Я - в меняющемся там. Капкан - портрет, глаза Ильина и прочее - тот же, но Струйский - иной. Он явно подавлен, дурно выбрит, под глазами мешки.
- Что же вы упорствуете, Борис Иннокентьевич? - устало спрашивает полковник. - Право, смешно, впрочем, скорее печально. Печально видеть, как разумный и талантливый молодой человек упорствует в заблуждениях. На что надеетесь?
Струйский затравленно молчит. Не столь уж малой ценой дался ему этот опыт - пусть собеседник выложится, откроет карты, а там решать. Странно подчас постигается писателем цена слова...
- Дело-то закрывать надо - вот беда, - спокойно продолжает полковник Ильин, - и может оно для вас не тем - ох, не тем! - концом повернуться. Вы ведь как рассчитываете - предполагаете легким испугом отделаться? Не выйдет, батенька, ничего такого не предвидится. Мы учреждение серьезное, у нас всякие меры доступны. Вот хотите простенькую картинку изображу?
Струйский поводит глазами, полковник сейчас для него - опасный предмет, источник боли, вроде капканной защелки.
Ильин устраивается поудобней и приступает к живописи.
- Картина первая, милостивый государь. Свидетельствуем мы вас в смысле умственной полноценности, и что же? Всплывает тут разное, вот и папаша ваш как он дни-то свои окончил? Как божий человек, верно? Оттого, может, и наследственность дурная. Да не сверкайте, не сверкайте взглядом-то, испепелите поди, а у меня тоже семья и дела государственные. Свидетельствуем вас и говорим тогда по совести: не виновен господин Струйский в деяниях своих, но дабы впредь социалисты умственным расстройством его не пользовались, излечить его следует. И на много лет, сударь мой, медицинским воздействиям подвергнетесь, опять же статейки в газетах - надо же, канальи эти, социалисты, к темной возне своей кого привлекают - Господом обиженных, потому в здравом уме верить им невозможно. Тем самым и нам на пользу послужите, устои монархии своим примером укрепите. А публика, узнав, чьи стишки иногда печатались, вздохнет, посмеется, да пожалуй, какой журналишко десяток-другой подписчиков утратит. Публика она дура, господин Струйский, сами небось понимаете...
