Ант Скаландис - Здравия желаем, товарищ Эрот!
А потом прошло двенадцать часов, и появилась связь, но я не стал давать никаких запросов. Я только ребятам сказал, что да, есть подтверждение, чтобы они успокоились на мой счет. А сам я успокоился чуть раньше.
Знаете, после чего я понял, что эти шлендры наши, расейские? Нет, не после того, как они блины принялись печь. И не после того, как перед прогулкой в открытый космос под скафандры стали драные колготки натягивать. Даже не после того, как Любаша оказалась сотрудницей Комитета и мы с ней вспомнили уйму общих знакомых в разных отделах и управлениях. Это все было позже. А понял я, что девки свои в доску, когда они плюнули на контракт, на родной кооператив, на земных начальников – на всё! – и решили остаться с нами до конца полета, а может, и дольше. На вопрос же, не будет ли у них неприятностей с администрацией и с райкомом, Верка загнула такую фразу, какую ни одному американцу ни в одной спецслужбе на Лэнгли-VIII не придумать за всю свою жизнь. Для этого мало русский язык изучить, для этого надо русским родиться!
«Свои», – понял я. И вздохнул спокойно.
А позже их вызывал начальник ЭСДК Госкомсекса. Я сам видел противную морду этого главного космического сутенера Советского Союза, и он грозился передать дело в наше ведомство, а это означало, что Минмежгалтранс не переведет денег и кооператив «Суперсекс» просто разорится. Верка ершилась, кричала что-то о законах в демократическом обществе, о правах человека, о перестройке, как всегда, а Надя хохотала непрерывно. Как сумасшедшая. И только Любаша молчала. Она-то лучше других понимала, чем все это может кончиться.
Однако никакие мрачные предчувствия уже не имели значения, потому что мы снова были пьяные и нас ждала вторая ночь наслаждений, а за ней третья, четвертая…
– Мальчики! – кричит Верка, и язык у нее слегка заплетается. – А вот представьте себе: здесь, прямо в рубке появляется не какой-нибудь там паршивый начальник эротической службы, а сам Купидон, Эрот, собственной персоной.
– Это такой, что ли, мальчонка с крылышками? – проявляет эрудицию капитан Дима.
– Это он когда-то был мальчонкой, – возражает Верка. – а теперь это такой крепкий добродушный старикан с окладистой бородищей…
– И вот с такою штукой по колено! – добавляет, хохоча, Наденька.
– Да, – сразу соглашается Верка, одобрительно хрюкнув. – Вы представьте: он входит сюда, к нам. Бог любви…
– Ваши действия, мальчики? – неожиданно спрашивает Любаша по военному быстро и строго.
– Ну, это элементарно, – говорю я. – Мы строимся в шеренгу… Равняйсь! Смир-на! Равнение на-а… средину! И гаркаем дружно, как один: «Здравия желаем, товарищ Эрот!»
Лирический отчет № 2
– Эдичка, козлик мой! – пропела Любаша сладким голосом. – сделай мне водичку погорячей. Я с вашим терморегулятором никак не научусь управляться. А ты умеешь. Слышь, Эдичка!
Мокрая Любаша стояла в дверях моей каюты, кокетливо обвернувшись полотенцем, которое закрывало ей не больше полутора грудей, и максимум две трети живота. А я только еще продрал глаза, был размягчен, ленив и нежился под одеялом.
– Ну уж нет! – отозвался я, зевнув. – так просто я ничего делать не буду. Ты сначала станцуй!
И присев, я стал устраиваться поудобней, как зритель в кресле, кутался поплотнее в одеяло, подбирал под себя его края.
Любаша состроила недовольную рожицу, но потом грациозно перешагнула через комингс (никогда не понимал, какого хрена на звездолетах делают комингсы – потопов-то у нас не бывает!) и картинно вытянувшись передо мной по стойке смирно (при этом полотенце продолжало прикрывать лишь половинку одной груди и максимум шестую часть низа живота), потребовала:
– Музыку давай!
Я дотянулся до дистанционника, валявшегося на тумбочке, и хотел врубить по ящику столь полюбившийся нам круглосуточный музыкальный канал. Однако канал откликнулся бледно-розовым мерцанием экрана и гробовой тишиной.
– Тьфу ты, елки зеленые! – обозлился я. —Вся техника сегодня против нас!
И включил маленький плейер с каким-то замшелым шлягером типа «Уведу тебе с орбиты, уведу в далекий рейс!..» Это пела в свое время знаменитая советская группа с жутко неблагозвучным названием «Коллапс звезды».
Однако замшелость шлягера Любашу мою нисколько не смутила. Она изобразила такой изысканный стриптиз, используя в качестве атрибута одно-единственное полотенце, что увела меня с орбиты в безумно далекий рейс, и я, конечно, тут же проснулся, и в душ ее отпустил далеко не сразу, точнее вообще не отпустил – мы туда вместе пошли.
А вода действительно даже при максимальном нагреве текла еле теплая, противная, как остывающая кровь. (Фу, какое неаппетитное сравнение подвернулось!). Я заглянул в регулятор. Ага! Так и есть.
– У тебя спички не найдется?
Если бы Любаша понимала по-болгарски, она бы ухохаталась от моего вопроса. Я однажды общался с болгарскими конструкторами на Габрове-36, и наслушался от них достаточно, что такое «пичка» и что такое «не с пички». Но оставим эти пахабные шуточки для болгар. Англичане куда как милее зовут эту штуку «пусси», то есть «киска». А я ведь и не шутил совсем, я говорил всерьез.
– Спички?! – изумилась Любаша и машинально провела ладонями по обнаженному телу.
Спичек в карманах не оказалось. Равно как и самих карманов, но жест получился очень эротичным.
Однако я мечтал в тот момент всего лишь о теплой воде и поспешил прояснить свою мысль:
– Понимаешь, Кешка опять вытащил мою спичку, чтобы в зубах ковырять. Объясняешь ему, объясняешь, что она тут вместо прокладки, а ему все по хрену…
И тогда Любаня моя начала неудержимо хохотать без всякого знания болгарского, а я прошлепал мокрыми пятками в кают-компанию. Там сидели очень довольные друг другом Наденька и Казанов.
– Хорошее место нашли, – одобрил я.
Оставалось только предположить, что Кеша с Верочкой развлекаются где-нибудь на энском складе посреди груды наших замечательных подфарников.
– Спички дай, – попросил я.
Димка кивнул мне в сторону клавиатуры главного компа, я взял из коробка штуки три на всякий случай и пошел обратно в душевую.
Но поблаженствовать под горячими струями нам так и не дали в то утро, будь оно трижды проклято.
Раздался короткий пронзительный сигнал, и наступила тишина. Это было страшно и тревожно. Я не сразу понял, что мне особенно не понравилось, но сосущее чувство под ложечкой возникло тут же.
Кончалась вторая неделя, как мы жили в нашем маленьком незаконном раю. В раю, украденном у государства, у партии, у Госкомсекса и Минмежгалтранса. Конечно, мы подумали о возможных последствиях и даже сочинили несколько вполне сносных легенд на все случаи жизни, но если говорить всерьез, основная надежда была на авось, на бардак и на перестройку (если б кто еще знал, что это такое – перестройка!), а уж в последнюю очередь на Димкины деньги, Кешины связи и мои полномочия. Мы понимали, что дело может закончиться совсем хреновенько, но слишком уж нам было хорошо, так хорошо, что мы все шестеро ощущали себя вне времени и пространства, вне партий, комсомолов, законов и приказов.
