Владимир Фильчаков - Катализатор
- Да-да, конечно. Послушай, - теряя последнюю надежду, сказал я просительно. - А давай скажем, что не можем прийти на обед? Что на работе запарка какая-нибудь... - Она так посмотрела на меня, что я смутился и пробормотал: - Извини. Я сморозил глупость. Идем, что же делать.
Разве я не помнил о том, что в моей жизни, кроме Люси, была еще и ее мать? Помнил, конечно. Но вот так оказаться снова лицом к лицу с человеком, который, как казалось, навсегда ушел из твоей жизни - не слишком ли это? Еще не поздно придумать какую-нибудь причину, отказаться идти домой... Но Люся обидится. Она часто обижается на меня по каждому поводу...
Но ведь вы и так разведетесь, какая разница - обидой больше - обидой меньше? 'Ты никогда не считался с женщинами, которые были рядом'. Это Люся сказала совсем недавно. Так нельзя. Не стоит обижать женщину, которая рядом. И потом - разве это не шанс? Ведь можно еще все исправить, вернуть угасающую любовь...
- Ты молчишь и молчишь, - неожиданно сказала Люся, и я вздрогнул. - О чем ты думаешь?
- О тебе, - не задумываясь, ответил я. - Я не вру! Честное слово!
- Ну, и что же ты обо мне думаешь?
Я помолчал немного. Она терпеливо ждала.
- Я люблю тебя.
Она засмеялась, потом заглянула мне в глаза, увидела в них что-то такое, что заставило ее оборвать смех. С натугой выдавила:
- Я тоже тебя люблю.
Я только вздохнул. Мы уже входили в подъезд. Поздоровались с консьержкой, вошли в лифт. Дом был добротный, сталинский, на лестничных площадках стояли кадки с растениями и никогда не валялись окурки и одноразовые шприцы. Я снова вздохнул. У самой двери задержался, сглотнул тяжелый комок, представляя, что сейчас увижу Анну Дмитриевну. Закрыл глаза.
За дверью послышались тяжелые шаги, и столь знакомый голос спросил:
- Кто там?
- Это мы, мама, - ответила Люся.
Я напрягся, сделался просто деревянным каким-то, и когда дверь приоткрылась, не в силах был поднять глаза. Мне хотелось убежать, спрятаться в уголок и тихо дрожать, шепотом читая молитву.
- А, голубки, - ласково запела Анна Дмитриевна. - Проходите, проходите.
Я вошел, и мне, все-таки, пришлось посмотреть на тещу, когда она сказала:
- Здравствуй, Витенька.
Я поздоровался неровным голосом. Анна Дмитриевна - тучная женщина очень маленького роста. Волосы у нее всегда стянуты в тугой узел на затылке и всегда окрашены в густой черный цвет. На ней домашний халат с желтыми леопардами, стянутый поясом с кистями, на ногах толстые серые чулки и теплые домашние туфли.
Ладно, подумал я. Хоть наемся как следует, этим и компенсирую все отрицательные эмоции. Готовит теща просто изумительно, в этом деле ей нет равных.
Квартира у нас... Да, я сказал 'у нас'. Точнее, БЫЛА у нас. Потому что после развода ее разменяли, как я не отказывался, как ни уговаривал. Квартира у нас была в старом стиле, с высокими потолками, широкими окнами и толстыми рамами. Мебель тяжелая, прочная и, конечно же, натурального дерева, не то что современная из прессованных опилок. В столовой стоял дубовый стол на массивных резных ногах, крытый белоснежной скатертью, тяжелый буфет с фигурками зверей, наполненный посудой из старинного расписного сервиза. С потолка свисал литой чугунный светильник с огромным матовым плафоном. На скатерти возвышалась фарфоровая супница с синим соколом на пузатом боку, стояли три прибора. Анна Дмитриевна открыла супницу, и по столовой поплыл чудесный запах украинского борща. При виде золотисто-красной жидкости, в которой плавали маленькие кружочки моркови, пассированный лук и помидоры, я непроизвольно сглотнул и почувствовал, что чрезвычайно голоден, будто не ел две недели. Уже за один борщ я должен был любить свою тещу! Что ж мне, идолу, нужно было от жизни?
Люся принялась рассказывать что-то про своих оболтусов, которые доставляют ей столько хлопот, я же исподтишка разглядывал тещу. Крупный нос, густые брови, уголки толстых губ, оттянутые книзу, короткие пальцы, в один из которых навеки врезалось узкое обручальное кольцо. Она редко улыбается, и я подозреваю, что из-за меня. Я не пара для ее дочери. Не о такой партии для Людмилы она мечтала, совсем не о такой.
После наслаждения борщом предстояла гастрономическая оргия в виде котлет с картофельным пюре. Кто ел картофель, сваренный в молоке со сливочным маслом; кто ел котлеты с рубленым луком, мягкие и нежные, из смеси свинины и говядины, обвалянные перед жаркой не в сухарях, а в муке, тот поймет, что испытал в жизни одно из величайших наслаждений - наслаждение вкусом. На десерт Анна Дмитриевна подала чай с ванильным печеньем собственного изготовления.
Вкусив такой еды, очень хорошо понимаешь старорежимных помещиков, которые после обеда имели обыкновение вздремнуть часок-другой.
Люся ушла на кухню мыть посуду, а мы с тещей остались наедине. Мне совсем не хотелось ссориться, выяснять отношения, но это была традиция, которой Анна Дмитриевна неукоснительно придерживалась.
- Ну-с, молодой человек, - сказала она изменившимся голосом. - Как ваши успехи на службе?
- Превосходно! - вальяжно ответил я. - Ваш борщ, Анна Дмитриевна, это что-то райское. И котлеты с пюре ему не уступают. Поверьте мне...
- Я вас не об этом спрашиваю! - воскликнула она, и лицо ее сделалось багровым.
- Милая Анна Дмитриевна, - задушевно начал я, - скажите, пожалуйста, за что вы меня так ненавидите?
Она вздрогнула, в ее глазах мелькнул испуг. Я никогда так не разговаривал с ней. Кровь отлила от ее лица, нижняя губа задрожала и она проговорила срывающимся голосом:
- Отчего вы так решили?
- Помилуйте, это видно невооруженным глазом. В присутствии Люси вы обращаетесь ко мне ласково, душевно, называете Витенькой, голубчиком. Люся до сих пор пребывает в неведении относительно моего отношения к вам. Пусть пребывает, я не стану ее разубеждать. Вы ее мать, вы святы для нее. Но третьего дня я подслушал ваш разговор с ней... Не делайте больших глаз! Подслушал случайно! Вы думали, что я еще не вернулся, и говорили свободно. Милая Анна Дмитриевна! Вы планомерно настраиваете мою жену против меня. 'Балбес', 'лентяй', 'никчемный человек'. Так, кажется, вы называли меня? Я ничего не пропустил? - Анна Дмитриевна поджала губы и посерела лицом. - Вот я и спрашиваю, почему вы меня так ненавидите?
Она встала, постояла немного, бурно дыша, и пытаясь проколоть меня насквозь взглядом серых потемневших глаз. Потом отвернулась и, тяжело ступая, ушла из столовой.
Я был жесток с ней. Да, жесток, но я ничего не могу с собой поделать. Эта женщина убивает любовь ко мне у своей дочери только потому, что ей кажется, будто она знает, как Люсе нужно жить. Ничего у меня не получится. Я имею в виду второй шанс. Прогибаться перед этой женщиной я не могу и не хочу. Пусть все идет, как шло. Я тихо встал, сказал 'спасибо' в ту сторону, куда ушла теща, и вышел из квартиры. Я сел во дворе на скамейку, глубоко засунул руки в карманы куртки и стал ждать Люсю. Она вышла минут через пятнадцать, когда я уже совсем замерз под весенним ветром.
