Михаил Савеличев - Догма кровоточащих душ
- Возьми, - Ошии положил на стол темные очки с круглыми стеклами. - Лучше не злоупотреблять подобным зрелищем. На первый раз вполне достаточно. Иначе...
Иначе мир покажется еще более бесцветным, тусклым, серым, хотел добавить он, но сдержался. Не надо расстраивать ребенка.
Сэцуке послушно надела очки, и мир слегка приглушил свою яркорадость. Именно так - яркорадость, сказала себе Сэцуке. Яркую радость, радостную яркость. Цветовые пятна в альбоме сложились в птицу, только взгляд у нее был все еще очень печальный. Где кисть?
9
Господин канцлер разместился в гостевом салоне для Очень Важных Персон. В путешествии на цеппелине имелись и свои плюсы - подобной роскоши реактивные самолеты обеспечить не могли. Он вспомнил, как несколько месяцев назад летел в тот же Хэйсэй на военном бомбардировщике - дело было срочное, и пришлось воспользоваться тем, что находилось "под парами". Жесткое кресло, тряска, ужасный взлет, когда казалось, что от рева двигателей лопнут барабанные перепонки, а неуклюжая тяжелая машина не оторвется от взлетной полосы и со всей набранной скоростью врежется в бетонное ограждение аэродрома. Вонь керосина, раздражающий запах дешевого одеколона летчиков, тяжелая атмосфера килотонн смерти, когда-то напичканных в толстое брюхо "летающей крепости".
Зато - скорость, оперативность, мобильность. Этим он, господин канцлер, и ценен для Императора. Если глубокоуважаемое Императорское Око - всего лишь око, орган, так сказать, сугубо созерцающий и контролирующий, то он, господин канцлер, - правая, а может быть, и левая рука Императора - орган во всех отношениях деятельный, практический и ловкий.
Господин канцлер подошел к панорамному окну и снял очки. Отвратительно. Чрезмерно. Не скромно. Есть все-таки в любой форме жизни чрезмерность и нескромность. Расточительность. Вот главный враг любого государства - расточительность.
- Его Императорское Величество настаивает на сокращении ассигнований на образовательные программы, - говорит Императорское Око, и господин канцлер почти воочию видит его тяжелый подбородок, близко посаженные глаза, которые можно было бы назвать поросячьими, если бы свиньи умели смотреть таким тяжелым и подозрительным взглядом.
Вчерашняя встреча с Императором оставила неприятный осадок. Особенно неприятный, поправил себя господин канцлер, потому что каждая встреча с Императором оставляет неприятный осадок. Наверное, так чувствует себя обесточенный прибор - щелк, и жизнь кончилась. Щелк, и возник осадок. Неприятный.
- Вы готовы? - спросил вежливо Императорское Око, как будто, если бы господин канцлер был не готов, то встречу отложили бы. Из глубокого уважения, так сказать.
- Готов, - сухо ответствовал господин канцлер и весомо похлопал по кожаной папке.
- Тогда прошу, - Императорское Око вошел в лифт, господин канцлер втиснулся вслед за ним. Лифт был неторопливым. Настолько неторопливым, что господину канцлеру надоело убегать глазами от тяжелого взора Императорского Ока, и он просто их закрыл.
- Что-то не так? - соизволил поинтересоваться Императорское Око.
- Все в порядке, - сказал господин канцлер и как-то даже униженно вновь похлопал по папке. - Все в порядке.
- Тогда зачем вы закрываете глаза? - Императорское Око мог позволить себе невежливые вопросы. Императорское Око мог позволить себе не называть господина канцлера господином канцлером. Императорское Око мог многое себе позволить.
Вопрос поставил господина канцлера в тупик. Сказать, что устал, значит признаться в чересчур тяжелом бремени государственных забот, возложенных на него Императором. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сказать, что пристальный поросячий взгляд Императорского Ока его раздражает, значит сказать не только оскорбительную глупость, но и в сие же мгновение прервать свою столь удачную карьеру правой и левой руки Императора.
- Извините, господин Императорское Око, - размеры лифта не позволяют отвесить подобающий поклон, лишь раскаянный кивок. - Задумался, господин Императорское Око.
- Вы думаете только с закрытыми глазами?
Дались ему эти глаза, с тоской подумал господин канцлер. А ты тоже, расслабился, допустил неосторожность, крохотное движение век, а сколько сразу проблем, вопросов, беспокойства!
- Нет, господин Императорское Око. Я могу думать и с открытыми глазами.
- Это хорошо, - сказал тогда Императорское Око.
Хорошо, это хорошо, повторил господин канцлер про себя, отрываясь от воспоминаний, и вернулся к дивану. На низком столике стояли початая бутылка и два стакана. В серебряном блюде оплывали разноцветные кусочки льда. Господин канцлер плеснул из бутылки в стакан, бросил синюю и розовую льдинки, обернулся, приветственно поклонился строгому портрету графа Цеппелина, подобострастно улыбнулся портрету Императора и влил в себя алкоголь. Почему анима не влияет на алкоголь? Почему, как был у этой гадости привкус горелых можжевеловых веток, так он и остался привкусом горелых можжевеловых веток? Недоработка. Надо высказать Такаси Итиро свое искреннее недоумение... Господин канцлер хихикнул.
Ноги уперлись в железный ящик. Господин канцлер отставил стакан, сполз на пол, укрытый пушистым ковром, постучал пальчиком по крышке:
- Ку-ку! Ку-ку! Не пора ли вставать?
Давно пора. Давно пора вставать его радости, его отраде, его тайне, тщательно скрываемой, оберегаемой, порочной, отвратительной.
Не глядя, господин канцлер нащупал бутылку, отхлебнул прямо из горлышка. Только так и можно растворить проклятую дрожь. Изгнать ее из тела, забыть о липком страхе... Ха! Правая и левая рука Императора страдает легкой трясучкой! Не обращайте внимание, господин Императорское Око, я могу думать и с трясущимися руками.
Так, набираем код, ждем, когда загорятся зеленые огоньки, словно глаза пантеры, изготовившейся к смертельному прыжку, ждем, когда щелкнут замки, набираем в легкие воздух... нет, для начала еще хлебнем, потому что моей прелести нравится, когда я слегка навеселе... вот так, открываем, поднимаем, распахиваем.
- Ты хорошо спала? - нежно воркует господин канцлер, проводя ладонями по щекам девочки.
Девочка открывает глаза.
- Мне опять снились плохие сны, - изумительно-капризно кривит пунцовые губки, хлопает глазками, садится в ящике и взбивает длинными пальцами фиолетовые волосы. Изумительные фиолетовые волосы.
Господин канцлер млеет. Он берет ее руку в свою ладонь и осторожно целует, даже не целует, а лишь слегка касается дыханием бархатистой кожи. Другая его ладонь скользит с плеча девочки вниз, вниз, вниз, ощущая шелк тонкого платья цвета медной патины, тепло и изгибы подросткового тела, очаровательно незрелого, расслабляюще неуклюжего, неловкого, неумелого.
