Кир Булычев - Со старым годом!
— Что, — спросил человек в камзоле, что лежал у костра, — ублюдки напали?
У него было бледное, острое лицо с очень черными бровями и длинные, по плечам космами, волосы.
— Жулик разогнал, — сказал Пыркин. — Я-то что, я ничего, ребята перепугались.
— Кто-нибудь пускай принесет дров, — послышался голос из глубины ниши. Голос был надтреснутый, дрожащий, но привыкший командовать.
— Новенькие у нас, — хрипло сказал человек в камзоле.
— Слышу, — ответил голос. — Сходи, Де-Воляй, за дровами. Почему я должен повторять?
— Да все вокруг обобрали. Далеко идти придется.
Человек поднялся. В нем сочетались заторможенность и суетливость. Толстуха кружила, разглядывала Егора, как статую. Из ниши вышел широкоплечий карлик в черном костюме поверх вышитой косоворотки. Он держал в руке зеркальце, какие бывают в женских сумочках, гляделся в него и причесывался массажной щеткой. Он сказал толстухе:
— Удивительное дело — не должен бы, а лысею.
— Это вам только кажется, — сказала женщина тягуче и ласково. — Вам любой молодой позавидует. Кудри-то, кудри…
Человек со щеткой поморщился. Кудрей у него не было — жидкие, редкие волосы лежали вплотную к голове.
У него было гладкое, но очень старое лицо. Лицо молодого человека и древнего старика. Молодой старичок.
Лениво, словно избалованный, капризный деспот, молодой старичок кинул щетку в сторону. Егор невольно проследил за ее полетом. Щетка упала в высокую, по пояс, кучу щеток, гребней, расчесок.
Старичок сказал:
— Каждый имеет право на слабость. У меня она безобидная. Я никогда не причесываюсь два раза одной щеткой.
Он щелкнул пальцами. Толстуха метнулась в темноту и вытащила из ниши потертое низкое кресло с вытравленной на спинке лилией. Карлик подпрыгнул, не оборачиваясь, и опустился в него. Поерзал задом, поболтал ногами в блестящих сапогах.
— Давайте знакомиться, — сказал он. — Приятно видеть в нашем обществе новые лица. Признаться, я ждал вас, очень ждал. Нужна нам молодая, энергичная смена, товарищи.
Толстый палец уперся в грудь Егору.
— Егор Чехонин, Георгий, — сказал Егор послушно.
— А ты, крошка?
— Меня Люськой зовут.
Егор почувствовал, как ее теплые пальцы отыскали его руку.
Пыркин грузно опустился на одеяло и стал похож на груду тряпья.
— Ну что ж, — сказал молодой старичок, — а меня зовут здесь…
— Вождем, — подсказала толстуха. — Это наш вождь.
Молодой старичок укоризненно покачал головой, словно толстуха была расшалившейся девочкой.
— В этом прозвище, — сказал он, — есть некоторая доля иронии. Не всем это понятно. А вам?
По берегу брела тонкая поникшая фигура. Сначала Егор решил было, что возвращается человек, посланный за дровами, но нет — фигура женская.
— Я не могу даже устроить ужин в честь вашего приезда. Здесь нет еды…
— Они уже знают, — зашевелился Пыркин. — Я при них водку употреблял.
Вождь наклонил голову, терпеливо пережидая, а когда Пыркин умолк, продолжал:
— И тем не менее у нас праздник. Новый год. — И для каждого из нас юбилей.
— Как вы только догадываетесь, ума не приложу, — подивилась толстуха. Она достала из кармана лыжной куртки сережки с жемчугом, протянула Люське. — Это тебе подарок, от меня.
— Спасибо, не надо, — сказала Люська, — у меня уши непроколотые.
— Мне дана способность, — сказал вождь, — измерять время, которого нет. Я знаю, когда ждать гостей, а когда недругов. И я рад, что это именно вы. В прошлом году мы получили сомнительный подарок — Пыркина.
Пыркин поднял голову, подмигнул и сказал:
— А что? Не нравится, отправляй обратно, а то…
И замер, словно забыл, что надо говорить дальше.
— Помолчи, — недовольно поморщился вождь.
Женская фигура приблизилась. Это была девушка в короткой распахнутой шубке. Волосы выбивались из-под синего платка, лежали прядями по плечам, ниспадали на спину и на грудь.
— Иди к нам! — крикнула толстуха. — У нас праздник, кадровое пополнение.
Девушка прошла мимо, не обернувшись.
— Долго не протянет, — сказал вождь.
— А здесь умирают? — спросил Егор.
— Вопрос, не лишенный смысла, — сказал вождь. — Мне приятно встретить живой ум. Я лично беру над тобой шефство.
Это было как в театре. Вождь играл роль, Пыркин играл роль, теперь они хотели, чтобы и Егор играл.
Люська отпустила его руку. Она стояла, глядя на удаляющуюся девушку.
— Здесь можно умереть, — сказал вождь. — К тебе это не относится. Причина, приведшая тебя сюда, вернее всего пустяковая. — Губы вождя улыбнулись, глаза не умели улыбаться. — Такие, как ты, не топятся, они, как остынут, опомнятся, начинают предпринимать тщетные попытки покинуть их пост и вернуться туда. Вождь показал пальцем в гору. — Хотя всем известно, что настоящий мир здесь, а там только сон, видимость!
— А чего, — сказал Пыркин. — Бросайся в речку и потонешь. Как в аптеке. Тогда узнаешь, где видимость, а где напиться можно рабочему человеку.
Фигурка девушки уже скрылась во мгле. Навстречу ей брел человек, что ходил за сучьями. Он волок деревянную голубую дверь. Приостановился, что-то сказал девушке, та не ответила.
— А почему она здесь? — спросила Люська.
— Она потеряла любимого человека, — ответил вождь. — За несколько часов до Нового года.
Он обернулся к толстухе.
— Когда это было, Марта?
— Давно, — сказала Марта. — И все ходит, ходит. Хоть бы утопилась поскорее.
Де-Воляй подтащил дверь к костру.
— Я ее к нам позвал, — сказал он улыбаясь. — А она молчит. Какая-то неполноценная.
— Молодец, Де-Воляй, — сказал вождь. — Дров надолго хватит.
Де-Воляй встал на край двери и потянул на себя другой конец, чтобы сломать, но не одолел доску. Егор стал помогать ему.
— Что-то сегодня ублюдки суетятся, — сказал Де-Воляй, убедившись, что Егор справится без него.
— У них тоже прибавление, — сказал вождь.
— Мы его Де-Воляем зовем, — сказал Пыркин, — он про свой аппетит рассказывает. Какие штуки в ресторане жрал.
— Не жрал он в ресторане, — сказала Марта. — Я во всех ресторанах была, никогда его не видала.
— Тебя в такие и не пускали, — огрызнулся Де-Воляй. — Мои рестораны до революции процветали.
Видно, спор был давний, самим спорщикам надоел. Егор подумал, что если Пыркин здесь уже год, то другие пришли куда раньше.
— Давай по-дружески допросим новенького, — сказал вождь. — Что же тебя привело к нам? Оскорбленное самолюбие? Обида? Несчастье?
Егор пожал плечами. Отсюда, издали, это было уже неважно. Прав был маленький вождь. Если бы знать путь обратно — ушел бы домой. Но он не смел спросить, есть ли такой путь, потому что боялся, что пути нет.
