(Алексрома) Ромаданов - Плоть, прах и ветер
Лина поднялась на цыпочки - ноги ее вытянулись из-под короткой юбки, из которой она выросла еще два месяца назад - и я мысленно застонал... В этот момент случилось невероятное: она услышала мой внутренний голос, резко отдернула от карты, как от горячей плиты, протянутую вверх руку, полуобернувшись, метнула в меня насмешливо-веселый взгляд, ткнула указкой в Австраллию и с вызовом посмотрела на меня. Под хохот класса наши глаза встретились, и от зрачков к зрачкам словно прошла электрическая дуга - мы поняли друг друга и почувствовали между собой некую волнующую таинственную связь.
Учитель решил, что Аллина над ним издевается, и поставил ей "двойку". Это была ее единственная неудовлетворительная оценка за все время учебы в Интернате. В остальном она неизменно оставалась круглой отличницей и считалась самой способной среди своих сверстников. У нее был целый букет талантов: она прекрасно рисовала, сочиняла стихи (в отличие от моих - с безупречной рифмой), играла на арфе и исполняла арии. В школьном театре она неизменно играла роль Бруунгильды, и сам директор Интерната восхищался ее голосом и актерскими способностями. Когда я серьезно думал о Лине и ее замечательных качествах, она представлялась мне самим воплощением Вечности. Что может быть достойнее вечной жизни, чем женская красота? Так думал я тогда и так думаю сейчас.
Получив "неуд", Лина ни капли не расстроилась: она никогда не теряла уверенности в себе. И все же мне показалось, что она над чем-то задумалась. Сидя на задней парте, я смотрел на ее медно-золотистый затылок, пытаясь понять, о чем она думает, но безуспешно. Через какое-то время ее голова наклонилась, и в просвете между завернутыми вверх локонами и кружевным воротничком платья показалась интимно-белая полоска нежной шеи - Лина что-то писала. Сердце мое забилось: шестым чувством я понял, что она пишет мне записку. Не оборачиваясь, чтобы не заметил учитель, она завернула руку с надписанной бумажкой за спину - записка была подхвачена и пошла по рядам. Наконец, с громко стучащим сердцем я развернул аккуратно сложенный вчетверо листок и прочитал: "На перемене за школой". Больше там ничего не было. Ни приветствия, ни подписи.
Через десять минут я стоял, прислонившись спиной к холодной бетонной стене школы, ловил ртом капель со свисающих с карниза пухлых мартовских сосулек и наслаждался радостью ожидания. Волнение не было тяжелым, оно приятно грело кровь и щекотало нервы. Краем глаза я увидел приближающуюся Лину, но не прервал своего занятия, демонстрируя выдержку. Она подошла вплотную - я опустил голову. Вода теперь капала мне прямо на макушку и стекала за шиворот. Вид у меня, надо полагать, был глупый. Аллина рассмеялась звонким смехом, я сдержанно улыбнулся в ответ.
- Любишь меня? - неожиданно спросила она, испытующе заглядывая мне в глаза.
Не задумываясь, я кивнул в ответ. Она подставила мне щеку - я прикоснулся к ней губами. Нежная кожа пахла весной и подснежниками - так почему-то мне показалось. Лина доверительно положила мне руку на плечо и сказала:
- Завтра здесь, до начала занятий, я буду ждать тебя. Принесешь мне дневник Игора.
- Зачем? - неприятно удивился я.
Она только улыбнулась в ответ уголками губ, повернулась и ушла. Ее просьба меня расстроила, но не удивила. Игор был высоким и крепким парнем, спокойным и умным. На него засматривались многие девочки, но его интересовали глобальные философские вопросы, а не мелкие интриги. Его подчеркнутое равнодушие к девочкам еще больше возбуждало их. Не составляло труда догадаться, что Лине было любопытно проникнуть в мысли Игора и узнать, такой ли он холодный, каким его принято считать.
Без зазрения совести я украл у Игора из тумбочки дневник, пока он спал. Я был уверен, что он доверяет бумаге свои заумные мысли, которые не вызовут у Лины никакого интереса. Не выполнить ее просьбу мне не приходило в голову, хотя формально это было проще простого, ведь она ничем не могла мне угрожать. Да, я украл дневник у друга, поступил в сущности подло, но не видел в этом ничего плохого: Лина прочтет его каракули, увидит, что там нет ничего особенного, и вернет дневник. В Игоре она разочаруется и оставит его в покое, а меня будет любить за преданность. Всем будет хорошо.
- Принес? - серьезно спросила Лина, когда я встретился с ней за школой за пять минут до звонка на первый урок.
Я протянул ей толстую тетрадь. Из деликатности я даже не заглянул в нее заранее. Лина тут же раскрыла дневник на последних страницах и стала внимательно читать. Щеки ее зарделись румянцем. Меня неожиданно осенило: "Она знала, что там про нее написано. Между ней и Игором что-то произошло!" Пораженный этой запоздалой догадкой, я выхватил у Лины дневник, но она с кошачьей ловкостью выдернула его у меня из рук, прижала к груди и убежала. Догонять ее было бесполезно: у нее были длиннее ноги.
- Завтра... здесь, - крикнула она, едва обернувшись.
Вечером того же дня Игор заметил пропажу дневника, и ему сразу стало ясно, что его украли по наущению девчонок. Последними словами он проклинал "подлого предателя, попавшего под каблук похотливых мартышек", а я как мог вторил ему, боясь, что он меня уже заподозрил и таким образом проверяет. И еще я уверял его, что не все потеряно и дневник может найтись, будучи сам уверен в том, что Лина вернет его, когда прочитает.
Когда я встретился с Линой на следующий день, она уже не выглядела такой божественной, как прежде, хотя старалась всячески подчеркнуть свое достоинство. Она ждала меня, уперев одну руку в бок, с царственно поднятым подбородком. Сразу стало ясно, что дневник она мне не отдаст. Когда я подошел, то увидел, что губы ее мелко подрагивают.
- Ты должен побить его, - сказала она неожиданно твердо.
Мне очень хотелось возразить, но я боялся, что она сочтет меня трусом. Она заметила мои душевные муки и понимающе погладила меня по щеке своей узкой прохладной ладонью. Все мои сомнения тут же улетучились - я был готов на все.
В классе я уже не заглядывался с прежним упоением на Лину. Я все еще любил ее, но ореол загадочности вокруг нее пропал. К восхищению примешивалось сострадание: я не знал, чем Игор обидел ее и не чувствовал за собой права на истину, но готов был отомстить за нее кому угодно, даже лучшему другу. Однако когда я очутился наедине с Игором в нашей маленькой уютной комнате - он сидел за столом, восстанавливая по памяти свой дневник, а я без дела лежал в одежде на кровати - меня охватили мучительные сомнения. В условиях Интернатской жизни, когда я видел родителей по два часа один раз в неделю, он был для меня самым родным на свете существом. И я - для него. Всегда и везде мы были вместе, и до сих пор между нами не было никаких тайн. Его смех был моим смехом, его слезы - моими слезами. Мы готовы были на все ради друг друга, хотя никогда не клялись в этом... А может, напрасно мы не клялись в своей дружбе? Ведь это Игор первым предал меня, когда не рассказал про свои отношения с Линой. Могу ли я теперь доверять ему? Чем больше я думал об этом, тем сильнее на меня накатывало тяжелой мутной волной раздражение против него. Да, это он, а не я предатель. Это он сделал тот первый неверный шаг, с которого все началось, а теперь он считает себя пострадавшим, потому что некий "злодей" украл у него дневник. Ему все равно, почему это было сделано, он со спокойной душой восстанавливает свои записи и только рассмеялся бы, узнав, что "злодея" терзают муки совести.
