Владимир Рыбин - Что мы Пандоре?
— Высокоразвитая цивилизация не может быть негуманной, — сказал я, не желая отступать.
Женщина поняла сразу все — и что я хотел сказать, и то, о чем только собирался подумать.
— Мы не нуждаемся в новой информации. Но вы можете получить любую. Что же вас интересует?
— Все! — сразу отозвалась Пандия.
— Все не может интересовать никого. Любое разумное существо, как и общество в целом, может понять лишь очередной этап знаний.
— При таких возможностях нам трудно конкретизировать вопросы. — Я решил схитрить. Говорил и старался не думать о том, что вертелось на языке, чтобы не выдать себя. — Но мы рассчитываем на вашу помощь.
— Мы никому не отказываем в помощи.
— Вы не могли бы выйти вместе с нами?
— Зачем?
— Нам нужно спросить у вас…
— Спрашивайте.
— Это нужно там… в нашем катере.
— У вас неисправность? Я пришлю тех, кто вам поможет.
— Нет, все в порядке… Нам только спросить. Но лучше спросить там, в катере…
Я совсем измучился от необходимости говорить одно, а думать другое, чтобы она не угадала моей хитрости. Мне казалось, что если она сама увидит нашу технику, то поймет, что и мы не лыком шиты, и тогда возникнет обоюдный интерес, так нужный для контакта.
— Вам необходима привязка к аппарату? — спросила женщина. — У вас нет самостоятельности?
— У некоторых — никакой, — не упустила Пандия возможности съязвить.
— Экскурсия не может остановиться. Дети ушли в свои мысли, дети учатся, и я не вправе прервать этот процесс. Но если вам нужно, я вернусь. Доведу экскурсию до конца и вернусь.
Мы вышли из гусеницы, и она снова засучила своими бесчисленными ножками, заторопилась дальше. Последний раз мелькнули в окнах все такие же равнодушные лица, последний раз изогнулось за бугром длинное тело поезда, казавшееся живым, и мы остались одни на лугу в окружении своих зондов. Солнце перевалило за полдень, слабый ветер приятно холодил лицо, было тихо и спокойно на этой странной планете, которой мы были нисколечко не нужны.
— Что говорят на этот счет твои инструкции? — ехидно спросила Пандия.
— Они говорят, что так, как ты, нельзя себя вести при контакте.
— А как ты, можно?
— Что я такого сделал?
— Так вести себя с незнакомой женщиной! Она же инопланетянка.
— Вот именно. А я разведчик. Ты не забыла?
— Я ничего не забываю.
— Мне полагается вести себя так, как я нахожу нужным.
— Ну-ну, — ехидно сказала Пандия. — Ты большой мастер своего дела.
Я разозлился. Это было наконец смешно, вести такие разговоры в такой момент.
— Неужели нам нечего больше обсудить?
— Еще наобсуждаемся. Ты же видишь, какие они. Тут хоть оставайся. А позлить тебя так интересно!
— Ты сама злишься.
— Я? Больно надо!
— Тебе не кажется, что мы ведем себя здесь как-то странно?
— По-моему, ты всегда такой…
— Встретились с иной цивилизацией, а думаем о каких-то пустяках. Увязались в эту дурацкую экскурсию, ведем праздные разговоры вместо того, чтобы заниматься исследованиями… Бывало, обыкновенная букашка с другой планеты вызывала бурю…
— Они мне сразу не понравились, — сказала Пандия.
— Кто?
— Эти отупевшие от учебы «дети», эта гражданка из поезда-гусеницы. Послушай! — схватила она меня за рукав. — Может, дети — вовсе не дети, а космонавты вроде нас? Те, которых уговорили тут остаться?..
— Ну у тебя и фантазия! — сказал я, внутренне поеживаясь от такого предположения. — Тебе бы фантастические романы писать.
— А что?! Это же очень-очень развитая цивилизация. Бездна знаний. Пока их переваришь…
— В этом что-то есть, — признал я.
— Наконец-то заметил!..
— Погоди ты… — Я задумался. — Ты сказала: "пока переваришь"?
— Да, а что? Ведь если у них бездна знаний, то и переваривать эти знания нужна бездна времени.
— Ну?
— А жизнь ограничена. Биологические рамки не раздвинешь…
Меня поразила эта мысль, и я, воодушевленный неожиданной идеей, собрался добавить что-то свое. Но вдруг увидел, как глаза Пандии округлились в ужасе. Оглянулся и чуть не шарахнулся в сторону: возле меня, буквально в метре, извивалась, шевелилась, хватала воздух голая по локоть человеческая рука. Ничего вокруг, только эта рука, беззвучно ищущая что-то в пространстве. Самое ужасное было в том, что рука была мне знакома белая, мягкая, какая-то по-особому пластичная.
Я глянул на Пандию: руки у нее были на месте. Да и понял, что эти изнеженные пальцы никак не могли принадлежать Пандии, чьи руки всегда лезли не в свое дело и потому были исцарапаны и исколоты.
А рука все трепыхалась в воздухе. Наконец, она ухватила что-то, медленно согнулась в локте, и мы увидели выходящую прямо из пустоты нашу знакомую аборигенку.
— У меня что-то заедает в системе подпространственного перехода, произнесла она на чистом русском языке. Точнее, произнесла не она, поскольку губы ее даже не шевельнулись. Голос, мягкий, певучий, исходил из маленькой коробочки, прикрепленной у нее под горлом. — Так что вам нужно? Говорите скорей.
— А чего говорить, если вы сами все знаете.
У меня это вырвалось непроизвольно, и я тут же пожалел о сказанном, испугавшись, что она попросту обидится и исчезнет. Но, видно, даже обижаться не было в привычке у этих пандорцев.
— Конечно, знаем, — сказала она все тем же безразличным тоном. — Вы все, не только земляне, но и все другие тешите себя нелепой надеждой, что можно у кого-то что-то подсмотреть, перенять. Так ведь?
— А что в этом плохого?! — вскинулась Пандия.
Аборигенка даже не повела глазом в ее сторону, сказала, по-прежнему обращаясь ко мне:
— Плохо то, что вы себя обманываете. Перенять чужое — значит воспользоваться чужим, на это могут рассчитывать только нравственно несовершенные существа.
— Ну, знаете! — опять не выдержала Пандия.
— Чужие знания могут быть поняты лишь в том случае, когда свои близки к ним. Но тогда чужое и не нужно. Не в использовании чужого, а в развитии, совершенствовании своего — путь всякого прогресса.
Я видел, как Пандия нервно передернула плечами: вместо обоюдоинтересного контакта приходится выслушивать назидательно-приторную нотацию, на которые горазды и свои, земные, лектора. Это называется напросились.
— Но мы хотели не только узнать о вас, но и сообщить вам о себе.
— Зачем?
— Как это зачем? Как зачем?!.
Теперь я не глядел на Пандию. Если уж мне невмоготу выслушивать такое, представляю, каково ей.
— У нас существует запрет на собственные знания, зачем же нам ваши?
