Михаил Савеличев - Иероглиф
Из-за спешки Максим в очередях, даже относительно быстро двигающихся, позволить себе стоять не мог и поэтому нагло подсекал машины дремлющих водителей, чуть ли не чиркая по фарам и радиаторам многострадальным бампером броневичка, совал в нос очумелым патрульным первое попавшееся удостоверение, на поверку оказавшимся бэйджем участника конференции акушеров, прошедшей в городе несколько десятков лет назад, когда такие вопросы еще имели хоть какую-то актуальность.
Фотография в стерильной маске и шапочке, заверенная внушительными печатями и росписями, которые Максим в редкие минуты вдохновенья подделал сам, зашифровав в них некий уже забытый им афоризм, производила впечатление на солдатиков — они начинали при этом суетиться, махать руками, брызгать слюной, матерясь на нерасторопный шлагбаум, сами бежали развязывать Веревку, которую тщательно завязывали после каждои проверенной и пропущенной машины, и услужливо махали задремавшему в это время Максиму, моля Бога, чтобы эта «шишка» миновала пост без задержек и скандалов.
Из-за возникших ночью пожаров некоторые проторенные улицы были закрыты пожарными командами, и Максим начинал мучительно вспоминать карту города и ближайшие объездные пути. Некоторые воспоминания заводили его в тупик или к разведенным мостам, и приходилось, опустив пуленепробиваемое ветровое стекло, обращаться к пугливым аборигенам, чьи кучки вокруг колонок и перед хлебными магазинами являлись эмбрионами чудовищной очереди-метастазы, алчущей воды и хлеба, которая разрасталась максимально к полудню и измельчалась, растворялась перед самым заходом солнца.
Аборигены, на дух не переносившие автомобили и, особенно, их хозяев, часто указывали ложные направления, по которым можно было попасть во-о-о-н на ту улицу. На во-о-о-н ту улицу, оказывалось, можно было попасть по этому проходу, только если бы Максимов броневичок научился летать, нырять и нуль-транспортироваться сквозь непроницаемые высоченные кирпичные заборы, укрывающие не то военные базы войск усмирения, не то консервные заводы по производству килек в томате.
Абсурд города, лабиринт улиц и враждебность людей стали угнетать Максима. Запас времени у него еще был, к тому же утешала мысль, что если бы его присутствие так уж действительно было нужно Обществу, то за ним прислали бы вертолет или, хотя бы, сопроводительный танк, а не заставили в полном одиночестве Добираться до места происшествия.
На одной из площадей, совсем уж недалеко от цели его поездки, Максим увидел рассевшуюся там стаю «Черных акул». Машины и экипажи отдыхали после ночного рейда, распространяя в окружающем пространстве пронзительные запахи напалма, солярки, сгоревшего пороха и раскаленного металла.
Винты вертолетов медленно крутились и затихали, показывая, что расчет только-только упал на землю. Пилоты и стрелки в черной униформе вылезали из кабин и ложились прямо на бетон и кое-где уцелевшие клумбы с ржавыми останками каких-то кустарников и травы.
Командиры сгрудились в пересохшем бассейне, оседлав кошмарных лягушек, рыбок и русалок, и обсуждали что-то, тыкая пальцами в планшеты с полетными картами и воспроизводя руками ночные маневры и виражи своих «акул». Кое-кого из них Максим хорошо знал и поэтому посчитал своим долгом притормозить, просигналить и помахать оглянувшимся спорщикам.
Наконец, он был вынужден остановиться перед милицейским заслоном, перерезавшим улицу. Угрюмых профи (не в пример армейцам, откормленным и выспавшимся) с автоматами, в касках с компьютерными терминалами и бронежилетах с многочисленными кармашками, набитыми разной колюще-взрывающейся мелочью, какой-то умник расположил так, что кое-кому из них пришлось стоять по колено в луже ржавой воды, изображавшей еще один фонтан, дабы сохранить идеальную прямизну заслона. В двухстах метрах дальше можно было разглядеть металлические затылки другой такой же прямой линии, а между ними и разыгрывалось основное действие сегодняшнего утра.
Там суетилось неимоверное количество народа, представляющего пестрое смешение белых халатов медиков, серых армейских кителей и фуражек, голубой милицейской формы с золотыми погонами и казенных штатских пиджаков контрразведки и службы безопасности. Многочисленные машины «Скорой помощи», милицейские и армейские джипы, патрульные броневики освещали это столпотворение фарами, красными и голубыми мигалками, импульсными прожекторами, применявшимися когда-то для ослепления демонстрантов, и оглашали его сиренами противовоздушной обороны, хлипким бибиканьем и воем работающих двигателей.
Скопившееся облако смога, представляющего адскую смесь полупереваренных высокооктанового бензина, соляры и газа, человеческого с гнильцой дыхания и пота, пыли, грязи и бумажного крошева, поднимаемых винтами висевшего на уровне пятого этажа вертолета, почему то не растекалось дальше выставленной охраны, и с каждой минутой вся эта картина на глазах Максима теряла четкость, яркость и цвет, как изображение в медленно угасающем телевизоре.
Посмотрев на добросердечные рожи охранников, Максим решил не рисковать со своей акушерской халтурой и тщательно отобрал в бардачке из груды всевозможных удостоверений и паспортов всех родов войск, служб и званий, объединенных только его фотографией и фамилией (он считал ниже своего достоинства именоваться кем-то иным, например Иваном Сидоровичем Петровым), книжицу полковника флотской разведки с мужественной фотографией в бескозырке, еще раз проверил и снял с предохранителя пистолет, и вышел в плотную водяную взвесь холодного дождя.
Плащ, из которого водоотталкивающий состав был вымыт еще ливнем, вызвавшим мировой потоп, мгновенно намок, отяжелел и стал неприятно липнуть к ладоням рук, предусмотрительно засунутых в карманы. Капли, висевшие в воздухе, при ходьбе все больше оседали на лице и волосах, наливались, словно кровососущие, и начинали свое медленное путешествие со лба через брови, глаза, нос и щеки к подбородку, застревая и снова выползая из зарослей щетины и падая на шарфик и воротник плаща.
Особо вредные дождинки залепляли и без того больные опухшие глаза, вызывая обильное слезоотделение, как чистка лука, поэтому пришлось поступиться правилами и поднять очки с кончика носа на переносицу. Темные стекла, и яркий солнечный день превращавшие в ночь, зрения особо не улучшили, к тому же никто не догадался установить на них дворники, отчего Максим чуть ли не на ощупь добрался до ближайшего к нему милиционера, догадавшись о его присутствии, лишь когда острые шипы ограждения впились ему в бедра и колени. Он помахал раскрытым пропуском там, где, как он предполагал, находились глаза милиционера и кратко представился.
