Алексей Корепанов - Охотники неземные
Назад, в комнату. Все на месте, все, конечно, на месте. Все, как прежде: набирающий силу рассвет, голубая глыба Марсианского Сфинкса, утонувшая в голубой беспредельности, фиолетовый ствол и розовая былинка, и невысокая черная ограда в арабесках, и темный шлем в голубой траве... Только звезду Альфард - облака. И длинный меч воткнут в землю у огра... Меч?
Бросило в жар. Пустота. Там, где Юдифь - пустота. Вместо... Не голубая беспредельность, и не какой-нибудь перламутровый туман, и не серый или ультрамариновый фон, а так - пустота да и все, самая обыкновенная, пустая... Точно по контурам.
Голову медленно... влево... вправо... Только спокойно, Боже, только спокойно! Войди, войди, осмотри...
Глубже, глубже вдох - и выдох. В закутке между шкафом и... - в кресле. Вопросительная полуулыбка - смотрит. Смотрит! На него!
Что, что - в ушах? За окном? Здесь? Хрустальный звон - мировые часы. Обессиленно - к дивану напротив. Она молча провожала взглядом. Сесть... И молчание. Птица Феникс оказалась реальностью, иожила, восстала из пепла, и прилетела. Напряглась, натужилась сельва- и исторгла в мир Кетцалькоатля. Всколыхнулись воды реки Ховары и пронесся буйный ветер с севера, и разрослось великое облако, и полыхнул клубящийся огонь, и нездешнее сияние ослепило потрясенного пророка. В плеске океанских вод поднялась из холодных пучин Атлантида, и восстал под изумленным небом храм Посейдона, оплетенный бурыми водорослями, занесенный илом - и горело под солнцем золото и серебро, и стояли, действительно стояли вокруг храма (прав Платон!) золотые изображения жен и всех тех, кто произошел от десяти царей, и стены акрополя, покрытые орихалком, испускали огнистое блистание. Заструилась прозрачная голубизна в марсианских каналах, и отразилось в ней неземное лицо Аэлиты и улла в нежных руках. Раскололись небеса и омрачилось солнце, растрескались горы и всполошились ветры - Арджуна пустил в ход свое дивное оружие пашупати. И задрожала земля под поступью коня богатыря Святогора. И ожила Юдифь ("Господи... Укрепи меня в этот день..."), и отдала служанке голову Олоферна, и покинули они шатер, словно для молитвы, и под разгоравшимися полосами рассвета вернулись в Ветилую. И ожила Юдифь...
Ожила.
Молчание давило.
- Здравствуй... те...
Голос деревянный, какой у него деревянный голос! Теперь закашляться, закрыть лицо ладонями и сквозь просветы между пальцами посмотреть... Понаблюдать.
Ее глаза... Вопросительная полуулыбка... Молчание.
Наконец-то увидел ее глаза! Глубокие карие глаза, чуточку встревоженные и удивленные, с двумя маленькими-маленькими искорками, вобравшими, наверное, в себя отчужденный свет далекой звезды Альфард. Удивительно мягкие... И отражается в них след какой-то невидимой и немыслимой памяти...
Отлепить руки от лица и перестать раскачиваться на диване. Повторить твердо: "Здравствуй".
- Здравствуй.
В ответ - неуверенный кивок.
Солнце - сквозь голое окно, отскакивая от стекол книжного шкафа прямо в глаза. Слепит, режет... Встать, пройти мимо нее, задернуть штору.
Почти полумрак. Белели одежды и нежное лицо. Вернуться на диван и быть готовым ко всему.
- Благодарю...
Негромко - из кресла...
И воструби вдруг первый Ангел, и сделайся внезапно град и огонь, смешанные с кровью, и вплыви в комнату пение сирен, стоившее жизни Одиссеевым спутникам, и прогреми за окном взрыв, подобный Тунгусскому диву, и грянь с неба вопль эскадрильи реактивных бомбардировщиков, и прозвучи из-за синевы голос иных миров - не испытать такого потрясения, как при звуке этого чуть приглушенного... и все же почти невесомого... мягкого... Почти обыкновенного.
Где комната? Утренняя равнина лежала вокруг стен осажденной Ветилуи, и под серым сводом небес нехотя поводили крыльями большие сонные птицы, и за плечами молодой, легкой на ногу служанки качался мешок - и моталось в мешке что-то, очертаниями похожее на капустный кочан, и глухо ударялось о молодое тело пониже спины...
И в конце концов - в кресле, совсем рядом - Воплощенная Мечта.
- Как ты?..
Он не решился произнести: "ожила" - у него просто губы вышли из повиновения.
И теплый милый голос - сжаться, еще раз услышав...
- Нога... Плечи... Рука... Тяжелое в руке... Что-то холодное под ногой... Что-то...
Говорила - с трудом, словно подбирала неведомые ей до этого слова.
- Потом трава... Голубая трава... Земля...
Трепетал, трепетал в комнате голос - все тише, тише.
- Земля... - Еще раз, шепотом - и молчание. Уронила руки, застыла.
Вот, вот... оно... Поворот. И дороги - налево и направо. Вот где, вот когда, двадцать лет...
Что дальше? Что?.. Что делать с мечтой, если она сбывается? Плакать или смеяться от счастья? Построить добротный железобетонный дворец и поселить ее там? Искать другую мечту? Уйти?..
Открыла глаза - и смотрит, спокойно, задумчиво. Что?.. Есть, нашлось!
- Вы... Ты... Может, ты голодная?
В ответ - неуверенная улыбка.
- Сейчас! Мигом!
Вскочить с дивана - на кухню. Громыхал дверцей холодильника, стучал сковородкой, ронял спички, суетливо разбивал полдюжины яиц, искал соль, опрокидывал солонку, кромсал ножом хлеб, а в голове, обреченно - стук неведомых мировых часов, словно кто-то в панике - молотом по рельсу: "Бух бу-ух... Бух..."
Сесть у окна, лицом в стекло. Сообразить, привести в порядок...
Пахло горелым. Рванулся с табурета, выключил газ - обугленные останки яичницы. А когда повернулся - у кухонной двери стояла она. Улыбалась полупечально.
- Вот... Сгорела, проклятая...
И - молчание, неловкое, удручающее. Увидел ее босые ноги, всполошился.
- Что же ты босиком-то? Сейчас тапочки...
И осекся под печальным взглядом, и застыл посреди кухни, а на сковородке что-то еще продолжало потрескивать.
Едва заметно вздохнула, и медленно - по коридору, к комнате. Опять защемило внутри. Обернулась на мгновение, посмотрела. Улыбнулась - нежно и сожалеюще. Исчезла в комнате.
Неспешно пробирались чащобой Броселиандской рыцари в поисках святого Грааля, мерно покачиваясь на спинах могучих коней. Тащились пыльными дорогами оборванцы, держа путь в страну Эльдорадо. Искали Шамбалу изнуренные зноем и жаждой путники... Стремились к мечте.
Долго стоял посреди кухни, прислушивался. Потом побрел в прихожую, заглянул в комнату - что-то там у стены, какая-то картина - голубое и белое, женщина с мечом - Родина-мать, что ли? - шлем космонавта или мотогонщика. Мудрил приятель.
Запер дверь, ключ под коврик - и пошел. Нет ли пивка в гастрономе?
И вновь - ровный свет со всех сторон. Не было вокруг никого и ничего.
Значит, вот где поворот...
"Да. Именно там. Отрекся от своих желаний, от мечты, от творчества. Перестал в тот миг быть творцом, именно тогда, понимаешь? Я ведь дал тебе тогда шанс, воплотил твою мечту. А ты... Где теперь та рукопись? Хранишь?"
