Иван Беляев - Фригорист
– Что с людьми? – с агрессивной деловитостью осведомился абонент.
– Мертвы, – выдохнул в трубку Спирягин и его охватило дикое желание расплакаться, нет, не от жалости, а от сознания невозможности что-либо исправить. – Я не знаю что мне делать, – прогнусавил он, гася в себе слезы, – как быть? Я задержался ненадолго…
– Тебя никто не видел? – более спокойно спросил баритон.
– Нет, – содрогнулся Спирягин.
– Точно все «отъехали»?
– Я видел пять трупов… на носилках, под пластиком… Если б я не… – у Спирягина снова сдавило горло.
– Так, – оборвали его, – ладно, я сам все узнаю. Ты где?
– В парке «Зеленая роща», – вздохнул Спирягин, испытывая бешенную жажду.
Он отвинтил крышку с бутылки и сделал большой булькающий глоток.
– Подтягивайся через десять минут к центральному входу.
– Сейчас за тобой приедут. Серебристая «Ауди» номер…
Спирягин был точно во сне. Он пропустил мимо ушей номер машины, его знобило, перед глазами плыл туман. Если бы только это действительно был поджог, – вертелось у него в голове. Нет, с ним не могут плохо обойтись, он – первоклассный специалист, таких как он нет. Все его коллеги, кто хоть что-то значил, уехали за рубеж за длинным долларом. И он бы уехал, если бы ему не предложили грандиозный проект и хорошие деньги. А теперь все его планы в одно мгновение рухнули. Да и сам он мог погибнуть, если бы не решил утром поработать над расчетами дома. Словно чувствовал! От этой мысли внутри у Спирягина снова все похолодело. Он взглянул на часы. Пора было идти. Ноги не слушались. Он грузно поднялся и поплелся к высоким решетчатым воротам. У него было ощущение, что к его ногам и рукам подвешены тяжеленные гири, таким трудным был каждый шаг, каждое движение. Его угнетал погожий майский день, раздражала детская возня, вгоняли в тоску беспечные улыбки молодых парочек, запрудивших парк и тротуары города.
Надо же! Взрыв случился именно тогда, когда он вплотную приблизился к цели своего эксперимента! Какая насмешка судьбы! Не-ет, – обреченно вздохнул Спирягин, – надо было ему ехать в Штаты. Но его словно бес попутал… Он горько усмехнулся. Фауст доморощенный! Не прекращая самобичевания, не сдерживая горьких сетований на судьбу и свой вздорный характер, Вадим Михайлович добрел до ворот и, выйдя за них, уставился тусклым, отсутствующим взглядом на дорогу. На противоположной стороне стояла серебристая «Ауди». Как только Спирягин был замечен, из машины вышел высокий черноволосый мужчина и направился к воротам. Его развинченная походка, ленивый жест, которым он вставил сигарету в угол рта, самоуверенный вид, наглая, всезнающая ухмылка на четко очерченных губах выдавали в нем нахала и прихлебателя. Спирягин не раз видел этого человека и испытывал к нему стойкую антипатию.
– Ну что, допрыгался? – насмешливо процедил подошедший мужчина. – Поехали, чего застыл как пугало?
Брюнет держал голову склоненной немного набок. Эта небрежная поза и спокойный оценивающий взгляд возмутили Спирягина и заставили его мобилизовать все внутренние силы, чтобы не показывать своего пораженческого настроения. Он собрался, решив дать отпор этому наглому типу, но тот быстро и бесцеремонно взял его под руку и поволок к машине. Затолкав Спирягина на переднее пассажирское сиденье, брюнет надавил на педаль акселератора и, еще раз ухмыльнувшись и со значением качнув головой, тронул «Ауди» с места.
* * *Стрелков понуро брел по улицам, осторожно переступая и то и дело «глядясь» в попадающиеся на пути зеркальные окна магазинов. Он понял, что ему нужно быть максимально осмотрительным, чтобы не сталкиваться с прохожими. Но одно дело понять в мыслях, а другое применять это на практике. Он несколько раз налетал на рассеянных прохожих, которые, не понимая, в чем дело, испуганно шарахались в сторону, чувствуя неожиданное сопротивление пустоты. В зеркалах таилась все та же пустота, заслоняемая поминутно проезжающими машинами и проходящими людьми. Стрелков по-прежнему отказывался верить в свое новое качество, хотя и стремился как-то приноровиться к незнакомой фантастической жизни. Это не было обычное качество и просто другая жизнь, то есть жизнь другой личности. Это был по-прежнему он сам и его собственное существование, но произошедшее с ним являлось неким коллапсом, после которого должно было начаться новое бытие, бытие в качестве невидимки. Тело, эта бренная оболочка, которую покидает душа, устремляясь к небесной жизни, эта дольняя проклинаемая материя оказалась мощной составляющей самосознания. Стрелков впервые это понял только сейчас, когда другие люди, пребывавшие в зримых телесных оковах, не видели его, а значит, не считались с ним. Устав петлять меж спешащих прохожих, он выбрался на Театральную площадь, где устраивались торжественные парады и развлекательные мероприятия.
Его взгляд скользнул вверх, упершись в гигантскую статую Ленина. Размах памятника, твердость материала и нелепая поза вождя наполнили душу Стрелкова незнакомой тоской. Раньше он просто недоумевал, кому понадобился такой «шедевр», он насмехался над этим монолитом, теперь же памятник давил на психику. Из руин своих школьных знаний Сергей извлек образ Медного всадника. Тогда он не понимал, каким жалким и беззащитным казался себе простолюдин из поэмы Пушкина в сравнении с изваянным из бронзы колоссом. Стрелков вздохнул и опустился на лавку.
«Как бездомная собака, мать твою», – мысленно ругнулся он и почувствовал желание разрыдаться. Вместо этого он скривился, протер сухой ладонью глаза, которые нестерпимо болели, не защищаемые веками. Он поднес козырьком к глазам ладонь, но солнце, словно сквозь стекло прошило ее насквозь. Опустив оказавшуюся бесполезной руку, Петрович огляделся. На соседней лавке сидели две синюхи, молодая и старая. Одеты они были с комичной претензией, наштукатурены – сверх всякой меры. Не обращая внимания на окружающих, они шумно спорили о том, кому какая принадлежит территория. Внезапно заинтересованный, он подсел к женщинам. На голове пожилой тетки под грязно-розовой косынкой угадывались очертания бигудей. Морщинистые щеки, припорошенные пудрой и раскрашенные румянами, возмущенно содрогались, алые губы ходили ходуном. Стрелкова поразила отчетливость видения. Теперь он мог, например, просто встать, приблизиться и сколько душе угодно наблюдать за людьми. «Черт, а это прикольно!» – попробовал он себя рассмешить. Молодуха была недурна собой, но ее портило обилие штукатурки, толстым слоем наложенной на кожу, несомненно старящее ее и придающее ее облику вульгарность.
– Твою мать, – громко ругалась тетка в бигудях, размахивая руками, – я ж тебе сто раз говорила: это, – она обвела рукой маленький скверик, – моя фазенда. Мне по хрену что Генка тебе разрешил, я тут весь день пекусь, навар с посуды мой.
