Дмитрий Львов - Ноктюрн для водосточной трубы
Гортензия же Каллистратовна, взявши его за руку, продолжала вдохновенно:
— Мы обязательно поговорим о вашей пьесе и о том, что вы сможете создать для нашего театра. У нас еще будет время (пауза). А теперь мне пора (большая пауза) На кухню (горестный, но затаенный вздох).
При последних словах Георгий явственно узрел, как согнулись хрупкие плечи под бременем семейного долга, как опали трепетавшие минуту назад крылья и тяжелая женская доля снизошла на собеседницу. Она повернулась и крестным путем двинулась на домашнюю голгофу.
— У вас восхитительная жена, профессор, — искренне выдохнул совершенно очарованный гость.
— М-р-р-р, — ответил счастливец из кресла, в коем давно уже и уютно наблюдал за представленной сценой.
Вошел Петр.
Вошел и, вытирая руки о край хомутом висевшего на шее передника, проговорил неодобрительно:
— Ловок ты, Жорка. Уже в цивильное перебрался. А я для тебя шабашку нашел.
— Что за шабашка?
— Печь подтопить надо. Это в подвале.
— Нет проблем. Сейчас пойду переоденусь.
— Вообще-то, там в подвале халат есть, — заметил Петр. И добавил с сомнением в голосе. — Он ничего, чистый.
Зайдя даче в тыл, оказались они перед маленькой железной дверью в стене, за которой обнаружилась бетонная лестница, идущая вниз. По ней и привел Петр-ключарь друга своего к печи огненной. Была та печь генератором тепла, иначе говоря, котлом типа КЧМ-2, производства Каунасского завода сантехнических изделий. И была она потухшей.
— Елки-палки! — в сердцах произнес хозяин подвала, — а я-то думаю, чего холодно? Придется чистить. Тьфу!
И он плюнул.
Под потолком горела лампа в матовом колпаке, освещая немалую горку зеркально-черного угля, аккуратно прислоненные к стене лопаты — совковую и штыковую, да фанерный шкафчик из тех, что бессменно стоят в цеховых раздевалках.
В глубине же подвала, полускрытый самодельной ширмой, виднелся длинный лабораторный стол, уставленный штативами, горелками и другими совершенно непонятными приборами, а рядом вздымался стеллаж, полный колб, реторт, склянок с реактивами и еще бог весть какими химическими штуками.
— Алхимией занимаешься? — поинтересовался Георгий. — Добываешь золото из подручных материалов?
Петр прошагал к ширме и рывком закрыл ее.
— Ерунда все это. Думал душу потешить — некогда. Хозяйство, черт бы его побрал! — он вернулся к печке и зло стукнул кулаком по холодному боку. — Двигай-ка ты, Жорка, наверх. Работа долгая и грязная. Все равно не справишься.
— Почему это не справлюсь? — оскорбился Георгий. — Ошибаешься, именно что справлюсь! Я, чтобы ты знал, два года истопником подрабатывал, когда в университете учился.
— Хо-хо! — сказал Петр. — Молоток! — сказал Петр. — Будешь как негр! — сказал Петр.
— Отмоюсь! Только переодеться все равно надо. Тут халат не спасет.
— Так у меня и комбинезон есть, в шкафчике. Ты свои шмотки скинь. Я их к тебе унесу. Потом снова оденешь.
На том и порешили.
— Давай трудись! — снисходительно бросил хозяин. — А я пошел духовку до ума доводить.
— Клифт по дороге не урони, — входя в роль, гаркнул Георгий.
Сатанинский хохот был ему в ответ, и дверь из подвала с шумом захлопнулась.
Подождав, пока уляжется эхо, Георгий подошел к котлу и принялся за работу. Он насвистывал безымянную песенку студенческих лет, он легко и ловко орудовал инструментами, он очистил зольник от золы, заложил новую порцию топлива и поджег его, он выровнял и без того ровную угольную горку, он подмел пол найденным в углу дворницким веником.
Он вновь ощутил себя двадцатитрехлетним, голодным и веселым…
А потом Георгий аккуратно поставил лопату с веником на место и огляделся в поисках работы. Таковая отсутствовала. Он еще немного посвистел бесшабашную песенку, но это было уже ни к чему, ибо ощущение радости исчезало, покрывалось ледком условностей, точно ручей к зиме. И в почти бессознательной попытке растопить этот лед подтолкнул Георгий к печке колченогий табурет, бросил на него свое тренированное тело, точно прыгнул в седло норовистого коня, и ногой поддал дверцу топки.
Он сидел на мерзко скрипящем табурете, и лицо его, и плечи, и грудь обливали отсветы пламени. Было жарко, чудилось — еще минута и комбинезон задымит и вспыхнет. В печи ревел огонь…
Не слышал Георгий ни скрипа отворяемой двери, ни легких шагов на лестнице, лишь когда тонкие пальцы легли на вздрогнувшее его плечо, он повернул голову и увидел Нину. Была она в рабочем платье, переднике и в руках держала поднос с рюмкой коньяка и яблоком.
— Вам, — проговорила она улыбаясь. — За доблестный и самоотверженный труд от обитателей дома сего и гостей. Выкушайте, Георгий свет Александрович!
— Оченно благодарен! — Георгий вскочил с табурета и фельдфебельски щелкнул пятками старых кед. Рюмку он взял, оттопырив мизинец, чтобы, значит, все по благородному, выпил, покрутил носом и крякнул при сем.
А Нина протянула ему яблоко…
Внимательней вглядитесь в эту картину: на фоне мятущегося пламени две фигуры — мужчина и женщина. Они повернулись друг к другу, точно впервые смотрят глаза в глаза, и тела их обдает яростный зной. Женщина протягивает яблоко. Ну как, похоже? Вот сейчас, сейчас!
— Спасибо, — проговорил Георгий уже обычным голосом. — Я яблоки не ем. У меня аллергия.
— Жаль, — улыбнулась Нина. — А яблоки прекрасные, с нашего участка. Она тряхнула головой. — Вы еще долго?
— Уже закончил.
— Значит, идете наверх?
— Да, да, конечно.
Печь была закрыта.
Дверь в подвал была закрыта.
Нина направилась на кухню, а Георгий — на второй этаж.
Часы пробили восемь.
А когда их минутная стрелка степенно отсчитала еще тридцать делений, гость, вновь уже при полном параде, сошел вниз и оказался среди общества приятного, веселого и жаждущего с ним познакомиться.
Были тут двое коллег Глеба Евстигнеевича: историк Климук Прохор Кириллович и заведующий кафедрой органической химии Штабелев Никифор Силантьевич с супругой Зоей Капитоновной. Были работники театра: герой-любовник Борис Уварович Демин, жгучий балагур и брюнет, а также травести Чехвостина Анфиса Николаевна, по старости лег переключившаяся на роли бабушек, однако сохранившая в цыплячьем своем облике что-то от мальчишки — носила брюки и смотрела на всех исподлобья. Рядом с ней круто ходил высоченный и дородный Тимофей Тимофеевич Глязеров, достойный ее супруг и местный автор.
Сослуживицы Нины были представлены тремя неунывающими девицами — Тоней, Олей и Викой, а также крупным интеллектуалом Капитуловым, чье имя Георгию так и не удалось узнать, ибо при знакомстве тот назвался лишь по фамилии, остальные же, безо всяких, видимых причин, обращались к нему просто и кратко: "Слон".
