Яцек Дукай - Ксаврас Выжрын
- Сука старая, - скрипнул постриженный налысо.
Смит почувствовал, что самое время взять ситуацию в свои руки.
- Смит, - сказал он, протянув руку.
Он боялся, что те по каким-то причинам проигнорируют его жест, но опасения были напрасными. Рыжий занялся представлением.
- Ян, Михал, Анджей. - Сам он был Михалом, Анджей - это мрачный стриженный, а Ян - третий, худой бородач с шрамом над глазом.
Смита заинтересовало звучание имен, чисто польское; даже сам их подбор вызывал смутные ассоциации.
Когда он спросил об этом, в ответ услыхал смех.
- Ясное дело, что в бумагах все по-другому! Сам ведь знаешь, закон об именах. Но это наши настоящие имена.
Все правильно, он знал. В двадцать четвертом, наряду с Законом о языке, в жизнь вошел и закон об именах, приказывающий давать детям лишь те имена, которые находились в официальном советском реестре, меняли даже излишне польские отчества. Так что у этой троицы в бумагах наверняка были вписаны какие-нибудь Иваны, Алексеи, Михаилы. Только, начиная с момента восстания, по Надвислянской Республике прокатилась волна замены имен, из этого получилась даже своеобразная мода.
- А я Яхим Вельцманн, - сказал Смит. - Репатриированный еврей из Сибири.
- Прекрасно, - кивнул рыжий Михал. - Очень хорошо. Оборудование в рюкзаке?
- Ага.
- Это уже хуже. - Он почесал бровь. - Ну ладно, чего-нибудь придумаем.
- Где Выжрын?
- Тихо, тихо.
- Говорят, что он выступил с Балкан.
- Что ж вы хотите, весна.
- А слыхали, что Чернышевский мертв?
- Что, снова? - скривился Анджей. - У этого Посмертцева никакого чувства меры. Сколько ж можно? Настоящий цирк устроил.
Посмертцев был министром обороны России.
Михал глянул в небо.
- Ну ладно, пошли. Денек хороший. Нечего тут торчать как старые дятлы.
Он махнул Анджею, и мрачный направился вперед, наверняка в качестве разведывательного авангарда. Смит и двое оставшихся быстро потеряли его из виду, впрочем, поначалу они шли очень медленно, позволяя тому отойти на максимальное расстояние. Но потом темп марша сделался просто убийственным.
- Оружие у вас имеется? - просопел Смит.
- Успокойся, - посоветовал ему через плечо Михал, который шел на несколько шагов спереди.
Только Смит вовсе не успокоился и теперь уже обратился к идущему справа от него Яну, который до сих пор молчал.
- Это далеко? Сколько дней?
Тот лишь пожал плечами.
В конце концов американец сдался, жалко было терять дыхание. Лишь только когда они встали на короткую дневку у ручья, он попытался вновь.
- А ты вообще встречался с ним?
Ян усмехнулся ему, заговорщически подмигнул, подтянул свитер и клетчатую рубашку, открывая черную футболку с логотипом MGM, серебристой надпечаткой НЕУЛОВИМЫЙ КСАВРАС и фотографией Джона Фортри в роли Ксавраса Выжрына; за актером клубилось желто-багровое пламя, мчался танк, бежало несколько типов, пуляющих из влодов от бедра, а сам до безобразия красивый Фортри, в рваной камуфляжной куртке, с металлической пластиной с изображением Девы Марии на груди, с кавалерийской саблей на боку и ужасных размеров гранатометом в руке хищно скалился в объектив.
Рыжий увидал это и взбесился.
- Говорил же тебе, придурок! Что, обязательно было напяливать? Обязательно? И что только у тебя в голове, мозги или дерьмо? Ведь из-за тебя всех могут пришить! Урод!
Смит вновь глянул на рекламную футболку. За нечто подобное здесь пуля в лоб. Действительно: странные вещи получают ранг символов. Впрочем, он уже ничему не удивлялся, Москва и не могла отреагировать иначе, этот голливудский блокбастер является политическим фактом, и его невозможно игнорировать. Человека, которого бы сцапали с записью этого фильма, несомненно признали бы виновным, самое малое, в государственной измене. Футболка тоже практически гарантирует смерть - рожа Джонни Фортри получила значение политической декларации.
(((
"Я видел дьявола насилия, и дьявола жадности, и дьявола накопительства; но, Богом клянусь! - все это были сильные, молодцеватые дьяволы с огненными глазами, что правили и управляли людьми - людьми, говорю вам. Но стоя там, на склоне холма, почувствовал я, что под ослепительным солнцем этой страны познакомлюсь с расплывчатым, лживым, бледноглазым дьяволом, что опекует хищным и безжалостным безумием". Все это как с гаданием, когда наугад Библию, потому что следующее предложение из "Глаза Тьмы" звучит так: "Насколько он мог быть еще и хитрым, я убедился только через несколько месяцев спустя, в тысяче миль отсюда". У меня прямо мурашки по телу пошли. Я ругнулся. Михал спросил, не от плохих ли известий - потому что уже всем известно, что я общаюсь с Сетью через компьютер. Я ответил ему, что читаю книжку; он только поднял брови. Над нами белые инверсионные следы штурмовиков; мы уже прошли через гортань, и теперь до нас начинают доходить пищеварительные соки Зверя; до меня, во всяком случае - точно. Я пишу это, скорее, для себя, чем для книги, на которую подписал контракт - еще одни мемуары о пребывании журналиста в ЕВЗ, вот только вначале необходимо вернуться живым, вернуться здоровым телом и душой; вот я и пишу это именно ради сохранения психического здоровья, которому угрожает Зверь. У дорог виселицы с гниющими телами, на грудях таблички с надписью: БАНДИТ. Вешают и на деревьях, просто нет времени на то, чтобы поставить виселицу; суд происходит чрезвычайно быстро, приговор выносится чрезвычайно быстро, еще быстрее исполняется. А люди уже привыкли и даже не отводят глаз. На трупы слетаются черное воронье. Один раз мы и сами чуть не стали невольными свидетелями казни, правда, я вовремя успел сориентироваться в ее кладбищенской театральности: солдаты вешали уже мертвого человека, просто-напросто - труп. Элемент психологической войны? Только ведь это уже ни на кого не производит впечатления. Так себе, местный колорит. Двадцатое апреля 1996 года, Галиция, Краковская область. Столицу республики мы обошли подальше, потому что это до сих пор очень опасная зона, за последние десять лет город завоевывался и вновь отбивался раз двадцать, но и теперь видны дымы над Вислой; никто понятия не имеет, что горит, но наверняка что-то крупное, мои проводники опасаются, что это Старый Город, что Вавель; тайной полишинеля остается факт минирования их русскими прошлой осенью, после того, как Краков был отбит армией Бабодупцева, и это несмотря на все протесты Кохановского, который в то время располагался в королевских апартаментах, только ведь что Кохановский может, а ничего не может, потому что марионетка, если чего случится, то любой полковник значит больше, потому что за ним стоит реальная сила, сила его полка, а за Кохановским не стоит никого и ничего. Бабодупцев разместил штаб в фортах под холмом Энгельса (то есть, Костюшко) и заявил, что никуда оттуда не тронется; у него там бронетанковая дивизия и десантный батальон, подготовленный к уличным боям; Выжрын должен был бы умом тронуться, чтобы дернуться на него, только от Выжрына можно всего ожидать, чем больше в этом безумия, тем более вероятно; он не был бы Выжрыном, если бы не рисковал, его легенда опасна для него самого, ему уже нельзя просто так отойти от стола и положить револьвер; к тому же, на самом деле в русской рулетке победителей никогда и нет. Все это я пишу вроде бы и легко - но на самом деле выглядит все иначе. Идет человек через лес, собственной тени боится, не знает, где север, а где юг, Ксаврас - это полубог, Бабодупцев - демон, а помимо этого уже никто ни в чем не уверен. Над этой страной повисла какая-то серая туча сомнения, она заморожена проклятием неверия. Тут нужны другие дьяволы, молодцеватые, огненные, способные влить в человека жаркие желания. Ведь даже эти трое молодых людей (я вспомнил: этот набор имен взят из Сенкевича, был у них сто лет назад такой писатель, который нагло подлизывался к национальным комплексам), даже они - хотя и не зараженные цинизмом старости, лишенные опыта, раздумчивости и воображения зрелого возраста, богатые лишь детской бравурой и презрением к смерти - даже они, если спросить у них, признаются, что в победу не верят. Иногда, после такой вот вечерней беседы, я прихожу к выводу, что победа им даже не важна, им нужна сама война - в рассказываемых друг другу возле костра байках преобладают такие, в которых говорится о славных смертях: гораздо больший герой из того типа, который эффектно сдох, чем из того, кто сам положил кучу русских, да еще и остался в живых. Это чертовски тяжело понять. Но мне кажется, что нечто подобное, в результате естественного отбора, и должно было сформироваться в народе, единственным поводом к гордости стали многочисленные и кровавые поражения. Если бы я ценил живописные и яркие упрощения, то сказал бы, что они просто забыли, как побеждать - только ведь это неправда, достаточно глянуть на Выжрына, он герой как раз в западном, голливудском стиле: неуловимый, непобедимый; как будто бы прямиком вылезший из того самого комикса, откуда и взял свое прозвище, ведь кто еще помнит о придуманном, нарисованном Ксаврасе? - Выжрын занял его место, появляются новые комиксы, и он стоит теперь между Джеком Потрошителем и Суперменом. Какой там из него герой, банальный террорист - только нынешние герои, чтобы удержаться на пьедестале, уже не требуют атрибута моральной незапятнанности. Тут, скорее, требуется какая-то черта бескорыстного зла, а в этом Выжрыну никак отказать нельзя. Эта война в своем гербе имеет как раз бескорыстное зло - как, впрочем, и все остальные войны ХХ века. И вот идешь через эту страну - холодную, серую, мрачную, глядишь на этих людей, слушаешь их разговоры - неразговоры, видишь все эти могилы, эти придорожные пожарища, останки старых танков, грузовиков, глядишь в спокойные глаза детей - и прямо что-то воет в душе, тоскующей по огненноглазым дьяволам Конрада.
