Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы
Тут Казарин опомнился. Он недовольно посмотрел на Веру, встрявшую так некстати, и сказал:
— Что же это вы верующая, а заговорами лечите… Церковь это как будто не одобряет. И не смущает вас?
— Что ж, церковь, — забормотала Сухотиха, шаря рукой по скатерти. — У церкви дела вселенские, а у нас маленькие, мирские. Да и вы-то сами тоже хороши! Говорили давеча, не следователь, а спрашиваете, как наш кум на зоне.
— Извините, Анна Поликарповна. Я не хотел.
— И не желаю я перед вами оправдываться! Перед Богом отвечу за грехи свои, как есть!
Не идет контакт! Да и о чем говорить с этой сумасшедшей?
Рейтман давно уже из-за спины Сухотихи строил рожи Казарину, но тот их игнорировал напрочь. Наконец Рейтман не выдержал и сказал вполголоса, но внятно:
— На пару слов, Андрей Николаевич.
На дворе он жадно затянулся горьким дымом, сказал нервно:
— Не понимаю, что с прибором происходит! Словно взбесился. Зашкаливает к чертовой матери!
— Вероятно, расстроен?
— В том-то и дело, что нет! На себе, на других проверял: работает как часы!
— Вы и на мне проверяли тоже? — колючим голосом сказал Казарин.
Рейтман повернул к нему издерганное лицо. Простонал:
— Да не о том речь сейчас, Андрей Николаевич, пой-ми-те! Тысячи, десятки тысяч экспериментов! — сунулся к уху Казарина, зашептал жарко: — Пространство Римана, того… закручивается спирально. Как вам понравится?
— Так. И что это значит?
— Она как черная дыра, эта тетка! Из прибора явствует, что она как бы вне нашего потока времени. Ее вообще не должно тут быть! Она из другой Вселенной!
— Так.
— Но и это не все! Нейтрино Землю прошивают насквозь, Солнце прошивают, а ее, видите ли, не хотят! Не хотят, и все тут!
— Так.
— И вообще это не одна личность! В ней и холерик, и сангвиник, и меланхолик, и черт знает кто! А такого быть не может, потому что не может быть! И так по каждому из тридцати пяти параметров! И я вам скажу кое что, только вы не пугайтесь, пожалуйста: это не человек!
Рейтман бросил окурок на землю и затоптал его ногой. Красные искры посыпались из-под пятки.
— Может, мы дедом займемся? — спросил плаксиво. — Дедом сколько угодно!
— Нет, — ответил Казарин твердо, — теперь мы занимаемся этой ведьмой, и только ею. Но не сегодня. На сегодня достаточно. Надо это все осмыслить.
Он вернулся в комнату и во всеуслышание заявил, что они тут совсем загостились, просят хозяйку извинить и прочее и прочее. Ведьма Сухотиха восприняла эту новость благосклонно, хотя с начала визита прошло всего минут пятнадцать. Кланяясь и рассыпаясь в любезностях, проводила гостей к калитке, приглашала наведываться и долго еще махала вслед белым платочком.
Группа возвращалась в отель в несколько подавленном настроении. Казарин и Рейтман впереди волокли тяжелый бокс и горячо беседовали о чем-то, причем Рейтман махал свободной рукой, Гриша, так и не отведавший ни гуся, ни чаю, трусил следом, а за ним шла грустная Вера, склонив к плечу голову. Босоногов, впрочем, приотстал, и сильно приотстал. Была причина.
С Иваном, как только он переступил порог ведьминского дома, стали происходить странные вещи. Показалось ему, что он не один, а как бы его даже двое. И в то время как первый номер скромно так сидел на стульчике и потягивал чаек, у номера второго… как бы это выразиться… завязался с Сухотихой роман. О да, второй номер времени даром не терял!
Сидит Сухотиха, улыбается белозубо, пьет чай с блюдца. Румяная, кожа так и светится молоком, грудь полная, высокая — дышит. И нет никого рядом, только она да Иван. Прямо как в песне: у самовара я и моя Маша, а за окном совсем уже темно. А за окном и в самом деле темно, и часы тики-так, и будто музыка хрустальная журчит. Глядит Босоногов на Сухотиху, глаза настежь, глядит, распаляется. Сухотиха ему:
— Небось притомились с дорожки, а?
— Да что вы, Анна Поликарповна, нисколько! — отвечает стажер и добавляет, подумав: — Прожектор лоб расшиб.
— Бедняжка, — шепчет Сухотиха. — Дай-ка погляжу!
Встает, и к Ивану, полной грудью по плечу, а рука на лоб — легкая, как перо, рука проводит по лбу.
— Вот и нет ничего, как не было.
Хочет Иван поймать за талию ведьму, ан не тут-то было: ловкая Сухотиха выкручивается из рук и вот уже снова сидит на стульчике, потягивает чаек.
— Баловник вы, Ваня, — говорит, а глаза смеются.
Иван смущен. Уши Ивановы пылают огнем.
— Весна, — объясняет.
— Да и верно, весна! Вёдро на дворе, хоть бы дождик пылюку прибил! Пыльно на дороге?
— Пыльно, — говорит Иван.
— Душно?
— Душно.
— Взопрели небось? — допытывается ведьма.
— Есть немного, — признается Иван и в самом деле чувствует, как от спины столбом идет пар.
— Баньку, что ли, истопить?
— А можно?
Сухотиха кивает, улыбается алыми губами. А глаза-то, глаза! Ах, что за бездна, в этих глазах! Тонет Иван в глазах, тонет безнадежно.
— Баньку истоплю, — говорит Сухотиха. — Только сперва гостей провожу. Засиделись гости. А вы, Ванюша, домой не торопитесь. Как уйдут все, ступайте на двор.
— По-онял…
Тут что-то случилось, и номера воссоеденились. Но Сухотиха осталась той же обворожительной пышной красавицей, и Босоногову невдомек, отчего это остальные так хмурятся, отчего наперегонки спешат покинуть дом. Вышел во двор, а голова кругом, и звезды в небе как большая воронка. Пьян Босоногов, совершенно пьян, хоть и не пил ничего крепче чаю. Однако помнит слова: как уйдут, ступай на двор. Вздрагивает Босоногов всем телом, потому как в словах чудится ему обещание.
Как и было уговорено, Иван отделился от группы — никто даже не заметил. Дал крюка и через кусты, колючки, бурьян, доски какие-то, трижды споткнувшись, все же очутился на ведьмином дворе. Стал, озираясь. Ага, вот и банька! И огонек теплится в окошке, и дверца приоткрыта, словно приглашает войти. Ну, стажер, соберись с духом, и вперед!
Пригнув голову, вошел Босоногов в дверь, и в грудь ударил теплый квасной дух, и тут же дверь позади хлопнула, и рука легла ему на плечо.
— Пришел, Ванюша!
Босоногов проглотил ком в горле: вдруг сделалось не по себе. Голос за спиной:
— Ну, скидывай одежу. Дай-ка помогу!
Тонкие прохладные пальцы проникли под воротник, отлетела одна пуговица, другая, и куртка слезла как чешуя, а за курткой — рубашка, а затем ремень звякнул бляхой, и джинсы предательски поползли вниз. Тут уж Босоногов опомнился и уцепился за джинсы, как за последнюю свою надежду, не дал им упасть. Смех:
— Ой, Ва-а-ня, а сперва такой был хра-абрый! Что же, так и будешь в штанах париться?
