Вольфганг Ешке - Ожерелье
— Он произвёл аварийную посадку, как я смутно припоминаю.
— Ну, от барки месье Фребильона остались одни обломки, зато все участники отделались сравнительно легко.
— А картезиане — старшина и четверо его педальеров?
— Их и след простыл, как только они оказались внизу.
Она вынесла поднос на кухню.
Мой взгляд упал на портрет Александра Галопена, выполненный в полный рост. Он смотрел на меня с этого портрета из-под мохнатых чёрных бровей строго и с некоторым сомнением, но всё же поднял руку, приветствуя меня, когда его сенсоры зарегистрировали, что я повернулся к нему. Старик Галопен соорудил первые солнечные фермы на орбите, от них заряжались энергией промысловые суда в мелководных морях и соляных топях. Он много сделал для городов на Внутреннем море, и в основном благодаря именно популярности отца его дочь была избрана мэром Аркашона после его трагической гибели.
В этой гостиной не только его анимированный портрет в широкой золотой раме занимал доминирующее положение, здесь всё несло на себе его отпечаток. Он присутствовал в тёмной обшивке стен, инкрустированной черепаховым рогом, в резной мебели, отделанной красными и синими панцирями маленьких омаров, и в перламутровом полу, стыки которого были залиты золотом.
День клонился к вечеру. Я наблюдал за пауками, которые усердно плели на окнах свои сети, чтобы защитить помещение от вечернего налёта насекомых.
Она вернулась из кухни и налила нам свежего горячего шоколада. Меня завораживали её пластичные движения. На ней был лёгкий белый, почти прозрачный шёлковый хитон, под которым прорисовывалась её высокая, стройная фигура. Она села рядом со мной.
— Я прослушала вашу книгу и много почерпнула из неё. Хочу поблагодарить вас за науку.
— А я благодарю вас за приглашение, сударыня. Это для меня большая честь.
Я отпил горячего шоколада. Глоток благодатно растёкся в моей всё ещё не зажившей груди.
— Вы пишете, что первая Кешра, которая появилась в этом мире, принесла монастырь с собой.
— Так гласят легенды. Она принесла его в горсти. Она решила обосноваться в горах и вырастила из него своё жилище. Когда вокруг неё собрались первые приверженцы, он стал расти дальше, чтобы всем дать пропитание и кров.
— Откуда она появилась?
— Этого не знает никто. И как она попала в этот мир, видимо, навсегда останется тайной.
— Она принесла картезианам мир.
— Да, — сказал я, — поскольку жители этой планеты тысячелетиями были втянуты в кровавые войны. Она подействовала на них так, что агрессия исчезла. Как ей это удалось… это проблема, с которой мы и столкнулись, сударыня.
— Она решила постоянно возрождаться в образе жительницы этого мира, чтобы поддерживать мир.
— Да, это так.
— И это ожерелье… — Она подняла руку. — Оно состоит из возрождённых богинь?
— Да, сударыня. Это трансформированные смертные останки её предшественниц. Первая Кешра научила своих приверженцев совершать эту транссубстанциацию[2] в кристаллы. Восемьдесят три тела, оправленных в серебро. Через эту цепь каждая возрождённая Кешра якобы поддерживает контакт с праматерью.
— Через временной промежуток в сотни тысяч лет?
— Как минимум.
— А мы разорвали эту связь.
— Боюсь, да.
— Хотелось бы, чтоб вы ошибались, иначе мы окажемся в безвыходной ситуации. Мы не можем жить здесь в состоянии постоянной осады, а у Флота нет возможности эвакуировать людей. Да и куда? Орбитальные комплексы способны принять лишь малую часть. Но тем хуже тогда придётся оставшимся. Несмотря на это, в некоторых городах, насколько мне известно, уже существуют секретные приоритетные списки, кого в случае эвакуации нужно иметь в виду в первую очередь.
— Невероятно.
— Ну почему же, это очень человечно, мой дорогой Паладье. Типично человеческое отношение.
— Идею покинуть планету мы можем выбросить из головы.
— Я тоже так считаю, но какая у нас альтернатива? Вы думаете, нам удастся чего-нибудь достичь переговорами с аборигенами?
Старик Галопен вытянул губы трубочкой и недовольно поглядывал на нас сверху вниз.
— С кем нам вести переговоры? Царит полная анархия. Тотальный хаос. Нет никакого полномочного представителя. Правда, есть несколько военачальников или вожаков, но на их слово нельзя положиться. Либо нет никакой уверенности, что назавтра их не свергнут или не убьют. Картезиане больны. Это как лихорадка, которая свирепствует в их телах. Они не в себе.
— Позавчера у Западных ворот объявилось несколько паломников. Среди них были и монахи. Они производили вполне мирное впечатление и просили еды. Они рассказали, что внутренние источники, из которых монастырь обеспечивал их пропитанием, иссякли. Голод заставил их спуститься. И что вонь разложения в теле монастыря день ото дня становится нестерпимее, и в его стенах больше не чувствуется никакого движения. Лишь самые набожные ещё остаются там и продолжают вливать ему воду. Они ждали завершения транссубстанциации умершей богини, чтобы потом принести в долину бриллиант её жизни, который поможет им в поиске нового возрождения.
— А ожерелье всё ещё в монастыре?
— Таким вопросом задались и двое молодых людей из Сент-Назарета. Вчера они поднимались туда на ветряной барке. Они нашли террасу покинутой, а монастырь — полусгнившим. Часть оболочки ещё лепится на карнизе, но вся масса тела, как они сообщают, распалась, растеклась по круче высотой в четыре тысячи метров и жутко смердит. Никаких следов ожерелья они не обнаружили. Может, монахи его где-то спрятали.
— Может быть. У меня было такое впечатление, что оно потеряло для них свою ценность. — Я пожал плечами.
Пауки на окнах завершили свою ежедневную работу и исчезли.
Мэр медленно откинулась в своём кресле.
— Временами мне кажется, — сказала она, вздохнув, — будто вся планета начала разлагаться. Будто она выдыхает что-то ядовитое, будто из кальдеры[3] этого старого потухшего вулкана поднимаются отвратительные испарения. Будто горная порода выделяет что-то зловещее, наводя порчу на всё органическое. — Она положила руку на грудь. — Мне часто становится трудно дышать. Даже насекомые стали агрессивнее, чем обычно. — Она указала на паутину на окнах. — А ведь этот мир всегда был так хорош. Рай, подобного которому не найти в радиусе сотен световых лет.
— Первые люди, которые приземлились здесь на «Декарте», действительно верили, что нашли рай. Вспомните сонеты Эпервье, в которых он описывает Внутреннее море как остров среди горького солёного океана, который испаряется под беспощадным солнцем.
