Виталий Забирко - Войнуха
- Пусти! - заверещал тот и, извернувшись, ударил Донована прикладом деструктора. - Я кому говорю, пусти!
- Это еще почему? - переведя дух, спросил Донован и, всмотревшись в закопченное гарью лицо, вдруг узнал человечка. - Олли?
- Ну, пусти,- взмолился человечек. - Просят же тебя как человека, пусти!
Донован вскипел.
- Это что еще за глупости? - заорал он. - Что я тебе, мальчик, что ли? А ну, быстро отвечай, что у вас здесь творится? Где Кирш?!
- Ну, прошу тебя!.. - завизжал Олли и вдруг, резко вывернувшись, укусил его за руку.
Донован, больше от неожиданности, чем от боли, разжал руку, и Олли, вырвавшись на свободу, стремглав бросился к полуразрушенной гранитной лестнице, ведущей куда-то вниз, в подвал. И уже казалось, что он сейчас нырнет в темный провал подземелья и скроется с глаз... Но он не успел. Сбоку, из-за шлакоблочной кладки, встал золоченный загаром голый человечек с автоматом у бедра и прошил его очередью.
Донован окаменел. Во рту пересохло. А человечек быстро перепрыгнул через кладку, через еще шевелящегося Олли и исчез в проломе противоположной стены.
- Дурак,- сказал Олли и захныкал. - Ты, Дылда, дурак. В такую игру помешал играть...
Он согнулся и начал уже костенеющими пальцами вытаскивать пулю из рваной раны на животе.
Боже, простонал Донован. Ведь они же не чувствуют боли... Почти не чувствуют. Они даже не знают, что это такое!
Его замутило.
И в этот момент из-за стены появился запыхавшийся, красный Ратмир.
- У-ух! - облегченно выдохнул он, увидев Донована. Он опустился на обломок стены и вытер платком потное лицо.
- Я за тобой по всем развалинам гоняться не намерен,- сердито сказал он. - У меня не тот возраст, чтобы в жмурки играть. - Он прислонился спиной к стене и еще раз облегченно вздохнул.
- Что тут было? Я слышал, стрелял кто-то...
Донован не слушал его. Так на что же все-таки все это похоже? На войну все это похоже... На вторую мировую. Была у нас на корабле такая пленка. Он вспомнил кадры: беззвучно оседающие заводские трубы... наружу вываливается стена дома и из штукатурочной пыли выползает тонконосая гусеничная черепаха н начинает вздрагивать и сморкаться огнем... люди в шлемах бегут, пригибаясь, прячутся за обломками... падают. Старая была пленка, древняя. Молчаливая. По-своему мудрая.
- Так что тут произошло?
Донован глубоко вздохнул и тяжело, на трясущихся ногах, пошел прочь.
- Пошли,- сказал он Ратмиру. - Здесь все заняты... Очень заняты. Здесь нам никто ничего не скажет. Поехали в Деревню.
Ратмир хотел что-то сказать, но тут же осекся. Лицо у него вытянулось. До сих пор Донован закрывал своей фигурой вход в подвал, но сейчас, когда он отошел, Ратмир наконец увидел на пощербленных гранитных ступенях скорченный, окровавленный труп маленького человечка.
Донован пошатнулся, словно оступился, и обернулся. - Что же это я... - Он вдруг резко побледнел и, опустившись на груду мусора, стал усиленно растирать себе виски. Он представил себе, что где-то в этом отвратительном городе, вот так же, на исковерканных, припорошенных серой штукатуркой ступенях, лежит Айя.
- Ну, что же это я... - простонал он. - Прямо как последний подлец... Похоронить бы его надо... а?
Глава третья
Сверху Деревня выглядела большой голой песочной поляной в редколесье; хижины казались аккуратными стожками из тростника. По центральному проходу ветер заводил песочные юлы, и они мчались маленькими водоворотами от хижины к хижине, почти незаметными сверху полутенями. Деревня была пуста. Ветер давно замел все следы, насыпал песка на стены хижин, и его никто не убирал. Тростник местами разлезся, и хижины зияли черными прорехами.
Феликс медленно провел "богомола" над самыми крышами, чуть приподнял повыше и завис над Деревней у самого центра.
- Пусто,- он посмотрел на Донована и сразу же отвел взгляд.
Донован сидел, скрючившись в кресле, глаза лихорадочно блестели из-под козырька шлема, желваки перекатывались по скулам.
- Здесь сядем? - неуверенно предложил Феликс.
- Что? - просипел Донован и прокашлялся. Он вытянул ноги, расслабился. Одернул куртку. Стряхнул с колен несуществующие крошки.
- Сядем? Да-да, сядем. - У него было что-то с горлом. В гортани застрял хриплый горький ком. Он мотнул головой, пытаясь проглотить его. - Давай на том конце Деревни,- указал рукой.
Феликс молча кивнул, развернул "богомола" и, проведя его на окраину Деревни, опустил на песок. Донован неподвижно застыл, только желваки по-прежнему дергались на его щеках.
- Выйдем? - предложил Ратмир.
Донован ничего не ответил. Он резко вскочил с кресла и, выпрыгнув из машины, зашагал к ближайшей хижине, оставляя на сухом сером песке бугристые воронки следов. В лобовое стекло "богомола" было видно, что шагает он грузно, как-то устало, и цепочка следов выгибается и петляет.
Донован дошел до хижины и бессильно уцепился за косяк. Сердце бешено колотилось.
Айя, с болью подумал он. Где ты сейчас, Айя?
Хижину бросили. Не так давно - месяца два назад,- но запах жилья уже успел выветриться, стены обветшали, на циновках лежал ровный слой песка и пыли, со стоек свешивались обрывки гамаков. Веяло безлюдьем и запустением.
Донован потоптался на пороге, отвернулся и безжизненно поплелся назад. Километрах в пятнадцати на юго-восток что-то урчало, стрекотало, изредка бухало, и тогда над горизонтом среди бела дня мигала зарница. А сзади, в черном провале хижины, шепеляво насвистывал сквозняк и раскачивал огрызки веревок.
- Пусто,- надтреснутым голосом сказал Ратмир, к Феликс вздрогнул.- Впрочем, это можно было предугадать...
Феликс тяжело вздохнул и откинулся в кресле. - Удивляюсь я ему... - задумчиво проговорил он. - Ведь он, кажется, любит эту Айю?
Ратмир только пожал плечами.
- Не понимаю я это,- продолжал Феликс. - Как можно полюбить существо, пусть внешне и похожее на человека, но биологически абсолютно отличное от него...
Ратмир удивленно вскинул брови.
- Ты считаешь... - он внезапно улыбнулся. - По-твоему, любовь можно характеризовать только как влечение противоположных полов?
Феликс поморщился.
- Грубо, но, наверное, где-то так.
- А куда же ты отнесешь любовь, допустим, к домашним животным? - саркастически улыбнулся Ратмир.
- Но ведь народец - не животные.
- Хорошо. А любовь к детям? Допустим, к своим детям любовь можно объяснить материнским или отцовским инстинктом. А к чужим?
Феликс неопределенно пожал плечами. Ратмир хотел что-то добавить, но, увидев, что Донован возвращается, промолчал.
Донован подошел к "богомолу", сорвал шлем и бросил на сиденье. Лицо у него осунулось и потемнело, будто он успел загореть.
