Александр Громов - Текодонт
Впереди зачернели пятна, и Пескавин понял, что вышел правильно. Здесь было скопление мумий, в погожие дни экскурсантов доводили до этого места. Здесь нетрудно было встать так, чтобы мумии загородили от любой оптики для туманов, – а потом к перевалу, к перевалу!
Вот она!
Он остановился как вкопанный. Вот, значит, как. Старая знакомая, склонившаяся над ребенком. Ко входу не потащили, оставили туристам на десерт. Он обошел мумию кругом. След от резака, забитый снегом, выглядел белым шрамом. Как ей хочется распластаться, защитить, закрыть собой ребенка в проснувшейся вдруг острой надежде, что это удастся. Немолодая уже, изможденная женщина. Может, бабушка? Нет, наверное, все-таки мать. Поздний ребенок, долгожданный, единственный. Здоровый обормот, мог бы идти и сам, а не виснуть на шее матери. Сколько этому лентяю – лет шесть? А если…
По спине пробежал озноб. Нет, чепуха, не может быть. Пескавин деревянно шагнул вперед. Не может быть, подумал он вслух. Это не я. Пальцы, пальчики проверить… Если все целы – тогда это не я, это кто-то другой и держит его другая женщина. А если нет?.. Он вспомнил зудящий визг резака и, холодея, смахнул с мумии снег.
На детских ручонках, обвивших материнскую шею, было по пяти пальцев. Пескавин шумно выдохнул воздух и нервно рассмеялся. Значит, мимо… Он весело выругался. Пентюх, барышня! Мерещится ему, поверил! Ха! Экскурсанты вот тоже верят, но по-умному, и чем дороже им вышла поездка, тем охотнее они верят. Надо смотреть – смотрят, за тем и едут, надо ужасаться – ужасаются, картинно и с удовольствием, закатывая глаза и соря междометиями. Всюду свои игры. А потом они разъедутся, пополнив свою память приятной жутью зрелища, и станут размышлять, куда бы поехать еще, – трухлявые пни, вошедшие во вкус, рассчитывающие в обеспеченной старости всласть отыграться за жизнь, без толку вымотанную на добровольной каторге Системы Общественного Блага. Добропорядочные граждане.
Он еще раз обогнул мумию и зашел спереди. Похожа, очень похожа. И это, стало быть, я на ней так повис? Он отступил на шаг и сморщил нос. Н-да. Нужно быть неврастеником, чтобы увидеть маму в случайной мумии – или нужно раз в жизни попасть под удар летаргатора. Одно и то же. Экая трагедия, подумать только! Страсти по Текодонту. Во-первых, и не похож вовсе, абсолютно ничего общего, не таким я был в шесть лет… Он запнулся, осознав, что совершенно не помнит, каким был в шесть лет, и помотал головой. Ну, ладно. Зато все пальчики на месте… гм… один, если всмотреться, какой-то подозрительный, но главное, что он налицо, тут или – или. Это во-вторых. Говорят, правда, что мумии способны к регенерации – вроде бы по миллиметру в полгода, – и такие, как Детка, свято в это верят, равно как и в то, что мумии могут двигаться и общаться между собой. Ну, Детка – это особый клинический случай, дурак он, родился дураком, им же, как видно, и помрет, коли, как рассказывал Пупырь, прячет где-то пяток пальцев от разных мумий, терпеливо ожидая, когда они срастутся в единую кисть – спрос-де нынче на пальцы уже не тот, рынок насыщен. Что взять с кретина, его и ломтики не трогают, убогого. Пескавин хмыкнул. Зато в-третьих – и это уж наверняка – не может здесь быть наших мумий, скорее всего их давно уже не существует, раз до них добрались задолго до официального объявления об открытии Ущелья. И здесь нет разницы, кто добрался: небритый дядя с рюкзаком и карабином за плечами, хмурый предшественник нынешних ломтиков, – или сразу сотрудник спецслужбы, бойкий и усердный, рыщущий по заданию начальства. Любопытное было времечко, пока не поднялся шум. «Что?» – «Где? На Тверди, в этой дыре?! Да не может быть!» – «А чем там заняты спецслужбы?» – «Ну как же… Надо же понимать…» – «Обеспечить охрану! Преградить путь мародерам!!» Это был уже лозунг. Под него входы в Ущелье обнесли проволокой, был создан патруль и некую группу заезжих зевак, опрометчиво обошедшую контрольный пост, скопом гоняли по всему Ущелью, не слушая их воплей и постреливая – долго не могли попасть. Случай разбух до шумного скандала, и тогда – под вопли и лепет, под рык и брызганье слюной в неведомых кабинетах – родился известный нарост по имени Заповедник, и общественное мнение поуспокоилось.
Он нагнулся, набрал горсть сырого снега и протер им лицо. Кожа вспыхнула, и сразу закололо в сотне точек. Пескавин вытер руки о куртку. Чего это я стою, подумал он с недоумением. Работать же надо, работать! Время идет, Анна, должно быть, еще держит охранника, но вечно это продолжаться не может, рано или поздно он ее раскусит. Пора. Кто у нас будет первым? Пескавин огляделся. Вы? Или, может быть, вы? Да-да, я вам говорю, который с подпоркой… А вы не хотите уступить очередь даме с ребенком? Не хотите? Нет, и не надейтесь, за вами я приду в следующий раз, а вы пока стойте смирненько, вы очень хорошо стоите, как раз в той стороне должен быть ближайший локатор, если я ничего не напутал, и дай мне бог ничего не напутать… Он бормотал, уже сознавая, что боится, что руки и ноги у него ватные, и все эти избыточные словеса, эти «во-первых», «во-вторых» и так далее – всего лишь барьерчик, хлипкий самодельный плетень, имеющий целью отвлечь, и не более. Забормотать страх. Он чувствовал, что уже не может отойти от мумии. Неужели все-таки она? Конечно, не она, настолько не она, что не она совершенно, я же так хорошо себе объяснил… А вот мы сейчас проверим, и долой умозрительные построения. Вот мы сейчас подойдем… – по его телу бежали мурашки – …да-да, именно подойдем и заглянем ей в лицо. Только-то. Тогда мир снова станет прост и понятен, и окажется, что я зря теряю время и должен бы быть уже на подходе к перевалу. Это начало. А потом – бросок к космодрому, ломтики и, если повезет, пыльный и тесный танк грузовоза, наспех переоборудованный в пассажирский салон. Уйти будет трудно, но это не самое худшее. Гораздо труднее будет забыть встречу с мумией, похожей на маму. И еще труднее ломать пальцы у мумии после того, как посмотрел ей в лицо. Очень трудно. И хотелось бы этого не делать.
Но Пескавин уже знал, что сделает это.
* * *Он бежал в вязком снегу, не разбирая дороги, проваливаясь и снова выскакивая на наст; один раз он упал и в краткий миг, перед тем как подняться и побежать дальше, почувствовал, как в груди бешено колотится сердце. Его бил озноб. Все размылось, снег лепил в глаза тяжелыми липкими хлопьями, и Пескавин, хватая ртом сырой воздух, размазывал их по лицу. Иногда навстречу попадались мумии, и тогда он резко сворачивал в сторону, но мумии были и здесь, выныривали из метели, и от них невозможно было убежать, их было очень много, на одну из них Пескавин даже налетел, выбив подпорку, отпрыгнул, оттолкнулся от нее руками и побежал, не оборачиваясь, не видя и не желая видеть, как мумия будет медленно, словно в нерешительности, крениться, и как она будет падать, уткнется в снег, и снег под ней чавкнет.
