Павел Шумилов - Одинокий дракон
– Я думала, ты сейчас огнем дунешь, и все.
– Индюк тоже думал, да в суп попал…
– А кто такой сэр Индюк?
– Сэр Индюк очень похож на сэра Петуха, но вкуснее и супа из него больше получается.
– Я есть хочу, а тебе только бы посмеяться.
– Будем добывать огонь трением. Нужна веревка.
Недоверчиво смотрит на меня, потом поворачивается спиной, задирает платье и сматывает с талии кожаный ремешок.
– Такая подойдет?
Расщепляю сухое полешко, формирую клыком в каждой половинке по лунке. Выбираю нетолстый сук попрямей, обламываю лишнее и заостряю концы. Матчасть готова. Кладу полешко на землю, прижимаю лапой. В лунку вставляю сук, накрываю второй половиной полена.
– Обмотай сук в два оборота и дергай за концы туда-сюда.
Не может быть, чтоб папуас с такой работой один справлялся. Дым идет вовсю, но у нас заняты две руки и четыре лапы. Наконец Лира ногами запихивает в лунку мох, обжигается, вопит, но держит. Дым сменяется язычками огня, которые тут же гаснут. Лира раздувает искорки и разводит костер.
– Здорово! У нас в деревне никто так не умеет! А правда, что драконы все на свете знают?
– Неправда. Драконы знают ровно половину всего на свете.
Тихий час после ужина. Лиру отправил стирать платье. Сам лежу на спине, грею брюшко в лучах заходящего солнца. Вернется, посмотрю, хорошо ли умеет выделывать шкуры. Я совсем не умею. Один раз попробовал. Вся шерсть вылезла, кожа затвердела как фанера. При попытках согнуть ломалась. Так и не удалось сделать занавеску. Всю зиму ночевал в чулане. Там в любой мороз выше нуля, сама гора греет. Но – темно. Поэтому и назвал – чулан. Почему я такой ленивый? Жареное мясо в десять раз вкуснее березового полена. Суп – хуже: бульон неплохой, но чего-то не хватает. Морковку бы сюда, картошечки, бобов. И остыл к тому же, пока ложки делали. О ложках мы забыли.
– Ли-и-ра! Что вы в суп кладете кроме мяса?
– Мы мясо только по праздникам кладем. А так картошку.
На-ша милая картошка-тошка-тошка-тошка. Пи-онерский идеал! Семейство пасленовых. Привезена в Европу из Америки. Сначала – картофельные бунты, потом – основной продукт питания. Все помню! Нет, ошибка в логике. Я же не помню, чего не помню. Если взять бочку из мастерской, снять крышку, получится кастрюлька для меня. Только сначала насыпать туда сухого песка и камешков и покатать по берегу. Ржавчину удалить. Так раньше кольчуги чистили. То есть, сейчас чистят. Картошку будет Лира чистить. Готовить – женское дело. Нет, Лира эту кастрюльку за два дня не одолеет. Неважно. Молодую картошку чистить не надо, а до старой дело не дойдет. На посев займу у Тита Болтуна. А кто поле пахать будет? Я вместо трактора? Нет уж, дудки… Несолидно. Раскорчевать помогу, но пусть сами сажают. У Тита жеребчик рыцарских кровей подрастает. Тяжеловоз, что ли. Как там Колумб? Еще жив, или помер? Может, слетать, посмотреть? Познакомлю Лиру с живым Колумбом. В каком году помер Колумб?
– Ли-и-ра! Какой сейчас год?
– Тысяча сто двадцать шестой от пришествия.
Не помню такого летоисчисления. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. Шекспир. Гамлет.
– А от рождества Христова какой?
– Прибавь восемьсот лет. Тысяча девятьсот двадцать шестой.
Минуту лежу, пытаясь сопоставить факты, потом резко переворачиваюсь и принимаю боевую стойку. Чешуя стоит дыбом, в животе холод.
Не было в двадцатом веке инквизиции. Сталин был, Гитлер был, Пол-Пот был, инквизиции не было. В моем мире не было. А в этом – есть. Этот мир – не мой. Чужой, незнакомый, опасный. Здесь насилуют женщин, выкалывают глаза грамотным, сжигают на кострах девочек – и все по закону! В двадцатом веке. А какая, собственно, разница? В моем мире сжигали в пятнадцатом. Разница в том, что я НИЧЕГО не знаю об этом мире. Все мои знания относятся к моему миру. Здесь даже законы природы другие. Здесь драконы водятся. Стоп. Почему я решил, что тот мир, который я помню, мой. Потому, что я его помню. Потому, что я не помню другого. А много я вообще помню? Как меня зовут? Не помню. В каком году родился? Не помню. Мой мир тот, в котором я живу. Аксиома. В том мире драконы не водились. Там водились летающие тарелки. За тарелками охотились любители нездоровых сенсаций и войска ПВО. В этом мире нет тарелок, зато есть дракон. За которым охотятся Титы Болтуны, сопливые амазонки и скоро будет охотиться церковь. Или рыцари. Вопрос: почему я живу в этом мире, а помню тот? Вопрос номер два: почему я вообще живу в этом мире? Вопрос номер три: какая связь между мной и Замком Повелителя Всего?
– Церкачи? – Лира напряженно пытается проследить мой взгляд. В руке – топор. Ну просто Чингачгук – охотник за скальпами.
– Белки.
Оба расслабляемся. Буду изучать свой мир. Завтра.
– Как тебе удалось от церкачей ремешок спрятать?
– Ловкость рук и никакого мошенничества!
– Серьезно? Ножик нашли, а ремешок – нет?
– Если серьезно, они хотели, чтоб я сама на этом ремешке удавилась. Чтобы на костер не идти.
– А ты?
– А я надеялась, что меня сержант с солдатами спасут. Но их, наверно, отослали подальше. Я никого из знакомых не видела.
– Собирай вещи и летим в Замок.
– А можно, я вместо седла шкуру положу?
Эту склизкую, холодную, кровавую, невыделанную? Нет уж, дудки!
– Можно, но шерстью ко мне.
Догадливая попалась. Сворачивает шкуру вдвойне и привязывает ремешком. Съел, пернатый? Сам разрешил. В следующий раз помни, что венец эволюции – человек, а не дракон. Сколько времени надо, чтоб объездить лошадь? Тебя, потомок динозавров, укатали со второго раза. Прощай, свобода…
Как спокойно было раньше! Ложился, когда хотел. Спал, где хотел. Вставал, когда хотел. Это неуемное существо полночи не могло устроиться. Наконец зажало меня между стенкой и столом (чтоб не ворочался), постелило на стол вонючую шкуру (так теплее) и накрылось моим крылом как одеялом. Как будто крылу не холодно. Теоретически я знал, что крестьяне встают вместе с солнцем. Но на практике…
– Вставать пора! Коней поить! Коров доить!
– У-у-уйди, женщина!
– Ранней пташке Бог подает! – тянет за хвост.
– Я не ранняя пташка. Я филин, – сворачиваюсь, как ежик, в клубок.
– Кто долго спит, обед проспит.
– Только попробуй съесть мое березовое полено. Узнаешь, где зимуют раки.
Некоторое время все спокойно.
Скри-и-и-и. Как ножом по стеклу. Пытаюсь закрыть уши крыльями, но это не спасает. Поднимаю голову. Из кладовки появляется шкаф, толкаемый Лирой. Встаю и иду на балкон. Собачий холод. Все тело болит. Последствия вчерашнего флаттера. Хотел полетать для согрева, но отказываюсь от этой мысли. Иду назад, в тепло. Из кладовки уже появилось четыре стула, кресло и полстола. Стол застрял в дверях. Рыжее чудо куда-то исчезло. Заталкиваю стол назад, кладу на бок и вытаскиваю. Интересный, однако, материал. Пластик двадцать первого века. Все предметы в мастерской можно отнести к двадцатому. Не здешнему, а тому, который я помню. Из кладовки раздается грохот падающей мебели. Вылетает облако пыли. Потом, кормой вперед, появляется Лира с кушеткой на буксире. Задумчиво осматриваю платье цвета старого асфальта. Вчера оно было зеленым.
