Олег Дивов - Дама с собачкой
Август пялился в свой монитор изо всех сил. Под правой рукой у него лежал шлем полной интерактивности, как будто Август собирался с головой нырнуть в свои дела.
– Максим Люкассен, – произнес он.
– Что?
– Я слышал ваш разговор. Его новое имя – Максим Люкассен. Взял фамилию бабушки по отцу. В сущности, Люкассены – это одна из ветвей Бергов. Их четыре: собственно Берги, Леверсы, Люкассены и Вандерберги. В апреле Макс служил под началом Рублева в чине коммандера. Был на хорошем счету.
– Поразительно. Ты откуда знаешь?
– У меня тоже есть родственники, если ты помнишь. Генерал Лайон Маккинби довольно близок с Рублевым. Возвращался из отпуска, завернул к нему и увидел Макса на базе. Очень удивился, спросил у меня, не знаю ли я, в чем дело: с чего это Берг сменил фамилию, отрастил бороду и делает вид, что проще палки.
– И что ты ответил?
– Что не знаю. Делла, ты хотела, чтобы я ответил: да, он окончательно расстался с бывшей женой и с горя пошел служить, как простой?
– А я могу быть и ни при чем. Макс всегда тосковал по службе. Он после университета выпросил себе назначение в боевую часть, дослужился до коммандера, отличился. У него вообще-то наградной меч за доблесть. Но ты же знаешь его семейку. Он просто не мог и служить, и вытаскивать ее из долговой ямы… Мне он как-то сказал, что чувствовал себя полноценным человеком только в армии. И знаешь, я рада, что он выбрал такой путь. По крайней мере не впал в отчаяние, не заперся дома, не спился. Он просто стал жить так, как хотел всегда. Мне кажется, ему это пойдет на пользу.
– Я думаю, ты ошибаешься, но это неважно.
Я отчего-то начала сердиться. С другой стороны, я всегда сердилась, когда Макс язвил насчет Августа, почему бы теперь не поступить наоборот. Оба они хороши, а я беспристрастна, только и всего.
– Делла. – Август отодвинул монитор, поставил локти на стол и сплел пальцы.
Он недавно выработал такую привычку – до этого просто крутил свои пальцы. Движение слишком похожее на невротическое, и Августу пришлось изобрести ему замену, чтобы не пролететь на обязательной ежегодной переаттестации. Раньше у него был снисходительный психолог, который смотрел на вещи трезво: нет развития симптоматики – и хорошо. Но в прошлом году пришла молодая и красивая женщина. Женщине глянулся плечистый инквизитор, она намекнула ему на расширенные возможности общения. Август вспомнил, что у него нет чувства юмора, а значит, намеки он считывать не обязан. Она повторила открытым текстом. Август отказался. Спать с психологом из комиссии по лицензированию – это уже коррупция. Впрочем, я подозреваю, дело было в другом: Август не выносил женской агрессии. А может, несмотря на свою красоту, психологиня не понравилась ему. Скорей всего, именно так, ведь дама обозлилась всерьез, как женщина обижается, только если ей отказывают в сексуальной привлекательности. Теперь она придиралась к каждому жесту, к каждой индивидуальной черте или склонности, выходящей за рамки клинической нормы. Все знают, что эта самая норма – абстракция, таких живых людей не бывает, потому что у нас общество нездоровое и травмирует человека с детства. Но и доказать, что к нему цепляются попусту, Август не мог. Фактически он через суд потребовал бы снисхождения к своей слабой психике – вот как это выглядело бы.
Он выбрал другое решение. За полгода избавился практически от всех своих уникальных двигательных привычек. Август больше не раскачивался с носка на пятку – теперь он ставил ноги шире, засовывал руки в карманы. Поза казалась очень агрессивной и раздражала людей еще сильнее, чем его раскачивания. Пальцы он тоже больше не мучил. Он сплетал их и держал так жестко, что казалось, всеми силами сдерживает ярость. Поначалу у него аж костяшки белели. Сейчас попривык. Но я не сомневалась, что рано или поздно ему придется добиваться замены психолога. Потому что женская месть – она бесконечная. Даже поверженный и растоптанный противник не может надеяться, что пытка закончилась. Нет, она не закончилась, просто палач отошел в бар выпить пару коктейлей.
– Армия – это наименее подходящее место для Макса, – сказал Август. – Макс прирожденный военный только в том смысле, в каком это определение применимо к прирожденному корсару. Он уважает личную дисциплину, но не способен безоговорочно подчиняться. И на гражданке ему жилось более чем хорошо. Семью из долгов он вытащил, еще когда служил. Затем он богател. Он мог бы вернуться в армию, ему никто не мешал. Он же служил вместе с тобой? Служил. Семья не мешала. Мог бы служить и дальше. Но его туда вовсе не тянуло.
– Хочешь сказать, он врал мне? Август, я разведчик. Меня невозможно обманывать так долго.
– Если разведчик сам не хочет обманываться – безусловно. Нет, он не лгал тебе. Макс превосходный манипулятор. И как любой манипулятор, умеет проникаться настроением объекта. Армией бредила ты. А он подхватывал твои мечты. В такие моменты он сам искренне верил, что любит службу. При том, что в действительности ему нравилось не служить, а проводить рискованные операции, получать награды и собирать восхищение окружающих. Вот дипломатическая карьера ему действительно подходила, жаль, что он так и не двинулся по этому пути.
– Мне приходило это в голову, но, Август, ты не все знаешь. Да, он не лучший в мире подчиненный, Макс никогда этого и не скрывал. Но если вспомнить, какой ад творился у него дома, ничего удивительного, что в армии ему было лучше.
– Тут спорить бессмысленно, – согласился Август.
– Да и с тем, что он авантюрист, искатель приключений на свою аристократическую задницу, тоже, – признала я. – Если, конечно, под корсаром ты подразумевал именно это, а не грабежи.
– Грабеж и война неразделимы. Военные грабежи можно цивилизовать, но в той или иной форме они останутся.
– Господи, ну какой же ты зануда!
– Других аргументов нет? – уточнил Август бесстрастно.
– Есть! – радостно заявила я. – Август, без обид, но это традиционный спор офицера и гражданского. Офицеры считают гражданских тыловыми крысами, а те офицеров – грабителями и паразитами, тупыми солдафонами. При этом ни один офицер почему-то не завидует гражданскому, зато гражданские, если копнуть, завидуют офицерам. Гражданских считают людьми второго сорта, трусоватыми, которые настоящей опасности бегут. Поэтому они ищут недостатки у офицеров – мол, пираты, сорвиголовы…
– Ты же знаешь обо мне достаточно, – удивился Август.
– Поэтому и уверена, что ты не обидишься. Большую Звезду за красивые глаза не дают.
Это было чистой правдой. При знакомстве Август прикинулся простым, чуть ли не из низов. Сэнди Маккинби, студент-инквизитор, ха-ха. В дешевой футболке без рукавов, потертых джинсах, старых кроссовках, с гривой спутанных пшеничных кудрей ниже плеч. И с таким идеальным произношением, за какое некоторые в Оксфорде удавились бы. Назначил мне свидание. А на следующий день моя подруга Мелви Сатис сказала: «Дел, ты в своем уме, какой он тебе простой?» Ну да. Герцог Кларийский захотел поиграть в «Принца и нищего». А что, имеет право. Конституцией не запрещено. Но титул, строго говоря, я узнала последним. Сначала я услыхала полное имя. Это ж охренеть можно – шестнадцать имен плюс фамилия! Причем все имена либо римских, либо русских императоров. Его основное имя, первое, произносилось в латинской транскрипции, но с потерянным окончанием. В принципе и остальные тоже полагалось выговаривать по правилам нефедеральных языков: Александр Павел Николай и так далее. Но тут Август шел на уступки тем, кто рискнет повторить эту череду. Это ж язык сломать можно. Я выговаривала, но я до двенадцати лет росла на дедушкиной ферме, где объездчиком работал русский ветеран. Там я научилась ругаться матом и произносить некоторые уникальные звуки вроде твердого русского «р» и загадочной гласной «ы». Если мне хотелось рассмешить Августа, я в качестве междометия, означающего крайнюю степень веселого ошеломления, издавала это неповторимое «Ы!». Кстати, Август уверял, что не знает никаких языков, кроме федерального и четырех мертвых: латыни, древнегреческого, древнедатского и гэльского. Но, как выяснилось на Сибири и повторилось две недели назад, материться с неплохим произношением он тоже умел. Мягкий знак, где надо, выговаривал очень даже хорошо. Правда, вместо звука «ы» в окончаниях произносил смазанное «э», но истинные русские позволяют себе и не такое…
