Далия Трускиновская - Деревянная грамота
- А вот когда - не знаю, но сдается, что тому дня два... Мне Феклица еще сказала, что сперва из бань за ней девчонку присылали, потом и сама объявилась. Девки ей при баню, а она им - коли вдругорядь пришлют, так чтобы передать - она к самой Масленице придет, так пусть бы за нее подружки потрудились, она уж отдаст деньгами. И тогда же обмолвилась, что ей недосуг, надо засветло в Хамовниках побывать. Уж не по вашему ли дельцу туда ходила?
- По нашему-то по нашему...
Данила был готов сам себя кулаком по лбу треснуть.
Авдотьица и тогда, самовольно наняв извозчика и выследив похитителей мертвого тела до Хамовников, немало удивила конюхов недевичьей хваткой. Конечно, они понимали, что не избалованная боярышня, даже не купеческая дочка, даже не посадская девица из обычной семьи, а - зазорная девка с Неглинки, привыкшая самостоятельно своей судьбой распоряжаться. Возможно, она, видя, что розыск - дело хлебное, и проведав что-то новое, решилась продолжить начатое, а потом уж и доложить Даниле, заодно стребовав с него гривенник или даже больше.
Но что такое она могла проведать?
Встретила ли одного из тех молодцов, что выкрали мертвое тело? Может, в другой скоморошьей ватаге, не Настасьиной, побывала и о замерзшем парнишечке важное услышала?
Данила мог только гадать, на что отважится сильная, рослая и охочая до хоть малой наживы девка.
- По другому твоему дельцу я розыск учинила, - продолжала Настасья. Твоя милость знать хотела, не было ли драки между ватагами да не хоронила ли которая-нибудь ватага десятилетнего парнишку? Правильно я говорю, куманек?
- Правильно, кума.
- Так вот - ничего такого не было. Скоморохи совсем недавно на Москву приходить стали, делить нам пока было нечего. Есть которые весь год живут на Москве, промыслами занимаются, кто сапожным, кто еще каким. и только на Масленицу личины надевают. У меня Нестерка такой. Я до этих еще не добралась толком, они ведь тихо сидят. На Масленице только и станет ясно, кто к какой ватаге прилепился. Но из них никто бы в Земский приказ за мертвым телом идти не побоялся. Они на Москве - свои, чего им бояться? А наши веселые раньше времени сюда не приходят, чтобы неприятностей не нажить. Кроме тех, кто кулачным боем промышляет, - да они с собой детишек не берут. Парнишке десятилетнему при матери место. Вот кабы четырнадцать или пятнадцать - тогда уже можно понемногу и к бою приучать.
- А бывает, в иных местах и десятилетние на лед выходят, - вставил Филатка.
- Бывает! Покричать, кулачишками помахать, да и деру - чтобы взрослые вслед за ними сошлись. Так это - там, где сами боем тешатся, а на Москве ведомые бойцы весь город тешат, да и государя тоже! Тут не до баловства. Ну, что, куманек, доволен?
- Да уж доволен, - хмуро произнес Данила. Что-то во всем этом дельце одно с другим не вязалось, но он бы пока не мог сказать - что именно.
- Так мы пойдем, что ли? - это был непростой вопрос, Настасья ждала на него двусмысленного ответа. С одной стороны, вызвала она кума с конюшен ненадолго, все необходимое сказала, пора и честь знать. Но с другой - мог же этот несуразный кум догадаться завести речь о следующей встрече!
Данила услышал лишь то, что прозвучало. Ну что же, подумал он, ей сейчас недосуг, задерживать - рассердится, и времени для встреч на Масленицу у нее точно не найдется. На Масленицу скоморохам - самая работа, когда еще столько денег огрести удастся?
- Да и я пойду... - глядя в пол, сообщил он.
Филатка - и тот был более ловок по девичьей части. Филатка-то понял, что прозвучало в вопросе хозяйки, и широко улыбнулся.
- Ну и Бог с тобой! - Настасья первая поспешила вон из церкви. Данила сделал было шаг, но шепнул ему Филатка прямо в ухо такое, что он окаменел и позволил шустрому скомороху смыться вслед за Настасьей.
А слова эти были:
- И дурак же ты, прости Господи! ..
Мучительно обдумывая Филаткино изречение, Данила вышел на крыльцо, поискал глазами Настасью - исчезла! - и побрел наугад. Он не хотел гнаться следом, не хотел еще что-то от нее услышать, - да только ноги сами повели мимо Успенского собора через Ивановскую площадь и далее сперва мимо приказного здания, потом мимо боярских дворов, и еще далее к Спасским воротам. И непонятно для чего оказался на Красной площади. Там шел развеселый торг.
- Здорово, Данила! - окликнули из толпы.
Данила обернулся и увидел знакомого стадного конюха - Пахома.
Пахом нес службу на Хорошевской конюшне, в Москву наведывался нечасто, да и чего он тут не видал? Деревенская жизнь ему больше нравилась, там он сам себе хозяин, и домишко у него, и угодья, и при всем при том государев человек, кто его такого обидит? И от приказных далеко, меньше начальства меньше хлопот. Вот разве весной и осенью - когда приводят аргамаков и возников из Москвы попастись на сочных лугах да когда уводят обратно...
- Здорово, дядя Пахом! - отвечал Данила. - Что, пришел кулачным боем потешиться?
- Да Масленица же! - и стадный конюх указал на сопровождавших его подростков. - Пристали как репьи - возьми да возьми на Красную площадь! Дома им блины нехороши, а в Москве, в грязной блиннице посреди торга, хороши! Вот и повез их всех - потешить. Возника с санками на Больших конюшнях поставили, вот - гуляем!
Данила оглядел Пахомову свиту.
Ребятки были ладненькие, тепло одетые, румяные. Взял он с собой троих, и двое наверняка братья-погодки, крепыши, и с лица - Пахомово отродье, тут уж и к бабке не ходи. Третий же парнишка, ростом повыше, был явно другого корня - у Пахомовых носы репкой, у этого - пряменький, чуть вздернутый, Пахомовы - щекастые, этот - скуластый.
- Твоих признаю, - сказал Данила. - А этот чей же?
- А этот - сирота, отец его на конюшне служил, да в чуму помер. Так мы его и взяли.
- С тобой живет?
- Нет, бабка у него уцелела, живет у бабки. И толковый парнишка - все на конюшне да на конюшне.
- Как звать-то тебя, конюх? - спросил Данила.
- А Ульяном, - с достоинством отвечал парнишка. Было ему на вид лет тринадцать-четырнадцать, смотрел же строго, словно бы сразу отсекая шутки с шуточками.
- Суров ты больно, Ульянка, - заметил Данила.
- Бабка его избаловала, - пожаловался Пахом. - Один он у нее свет в глазу! Кабы не баловство - я бы на него и не нарадовался. Редко случается, чтобы раба Божия так кони любили! Жеребцов к нам летом с ваших, с Аргамачьих конюшен приводили, а жеребцы стоялые, норовистые, и погрызть могут запросто. Так к нему - ластились!
- Ишь ты! - Данила поглядел на парнишечку внимательнее. - Как это у тебя, братец ты мой, получается? Научи!
Очевидно, Ульянке померещилась в его словах скрытая издевка. И парнишка отвернулся, как если бы ему вдруг сделалось любопытно - что там поднялся за галдеж?
