Роберт Рэнкин - Мир в табакерке, или чтиво с убийством
Времена менялись. Наступил новый мировой порядок.
Норман и я выслушали то, что рассказал нам мистер Крэдбери. А потом я спросил Нормана, в каком виде, по его мнению, мистер Крэдбери вкуснее – в вареном или жареном.
– В жареном, без сомнения, – сказал Норман.
Мистер Крэдбери занервничал. Он сказал, что проделал весь этот путь из Лондона, только чтобы встретиться с нами. У него, дескать, было ко мне предложение.
– А где вы спрятали лошадь? – спросил Норман.
Мистер Крэдбери не горел желанием отвечать. Он сказал, что даже не знал, живы мы или умерли, и даже, если мы все же были живы, живем ли мы все еще здесь. Но он все равно прибыл, невзирая на грабителей, бандитов и разбойников, потому что собирался сказать мне что-то очень важное, так что нельзя ли его не варить и не есть?
– Лошадь можно поискать потом, – сказал Норман. – Я разведу костер.
Мистер Крэдбери потерял сознание.
Когда мы привели его в чувство, он стал более разговорчив. Он сказал, что новое министерство культуры обратилось к его издательству с просьбой опубликовать книгу. Это будет первая книга, изданная в этом веке. Она должна вдохновлять молодежь. Это очень важно и только я могу написать эту книгу. Только у меня в голове весь материал для этой книги. Только я знаю всю правду. И если я возьмусь за то, чтобы выполнить это задание, я получу прекрасное вознаграждение.
– Ну так продолжайте, – сказал я. – Что это за книга, которой вы от меня ждете?
– Биография Т.С. Давстона, – ответил мистер Крэдбери.
Мистер Крэдбери сделал мне предложение, от которого я не мог отказаться.
Я отказался, и он чуть-чуть поднял ставки.
В деревню снова подадут электричество. Меня сделают мэром. Когда я стану мэром, у меня будут определенные привилегии. Список я составлю. Норману и мне будут предоставлены еда и выписка, а еще курево, и вообще все, что нашей душе – нашим душам– будет угодно. И Норману привезут коробку «Механо». Большую коробку. Самую большую коробку.
Мистер Крэдбери был согласен на все. Вообще-то я знал, что он согласится. Я знал, что могу просить практически все, что хочу, и при этом знал, что все сделают именно так, как я сказал. Потому что я ждал прибытия мистера Крэдбери или кого-нибудь вроде него. Я знал, что пройдет время и меня попросят написать биографию Т.С. Давстона. У меня было достаточно времени, чтобы сообразить, что на самом деле случилось, и почему, и кто за этим стоял. Поэтому я не задавал лишних вопросов. Я просто пожал мистеру Крэдбери руку.
И вот я написал эту книгу. Я ее написал, вы ее прочли. Так почему осталось еще несколько страниц, спросите вы. Разве не лучше было закончить словами песни: «Вот и мы!»? Может быть.
Если вы посмотрите на рукопись этой книги, которая, как мне сказали, будет храниться в Новом Государственном архиве, вы увидите, что до этого места она вся написана от руки. А эти последние главы – напечатаны.
Напечатаны на «ремингтоне» восьмой модели, 1945 года выпуска.
Печатной машинке тюрьмы Ньюгейт.
Все дела должны вестись в печатном виде. Это такое правило. И ему надо следовать. Нет смысла спорить.
До сих пор я писал от руки. Много месяцев. У меня фотографическая память, и мне не нужны записи в органайзере или доступ к архивам Т.С. Давстона. Все, что мне нужно – у меня в голове. Оставалось только записать. Рассказать о том, как я все это видел. Как я все это запомнил. Как все это было.
В день, когда меня арестовали, мы с Норманом пошли на рыбалку. Удить форель в общественном ручье, когда заблагорассудится – одна из дополнительных привилегий поста мэра.
Хорошо было уйти от шума стройки, на которую мистер Крэдбери, по моему указанию, нагнал кучу рабочих. Они восстанавливали замок Давстон. Мы прекрасно провели время, и Норман поймал четырех больших форелеобразных тварей, которые не слишком сильно светились. Когда мы шли домой пить чай, мы весело насвистывали, ухмылялись во весь рот, толкали друг друга в кусты, и я, помнится, даже подумал, что несмотря на все, что нам пришлось пережить, мы еще не потеряли способности улыбаться.
Я передал мистеру Крэдбери законченную рукопись в последний день Эдвина. То есть позавчера. Мы с Норманом давно переименовали дни недели. Сначала шел день Эдвина, потом день Нормана, потом мы застряли. И сделали Второй день Эдвина и Второй день Нормана, и так далее. И все равно не вышло, потому что в неделе семь дней.
Тогда Норман сказал:
– Да фиг с ним! Раз уж мы все равно переименовали дни, так чего возиться с семидневной неделей? Пусть у нас будет два дня в неделе, так будет намного проще.
И он, конечно, был прав.
Вся проблема в том, однако, что некоторые люди, и я не буду сейчас называть имен, все время утверждали, что сегодня их день, хотя на самом деле их день был вчера.
Тогда Норману пришла в голову другая идея.
Поскольку отхожее место приходилось вычерпывать по очереди, причем ежедневно (яма была маленькая, а копать яму поглубже ни одному из нас не хотелось), Норман сказал, что нам легко будет запомнить, когда чей день, если твой день будет совпадать с тем днем, когда ты его вычерпываешь.
– Почему не наоборот? – спросил я.
Норман сказал, что так и знал, что я задам этот вопрос, и что именно поэтому он так и решил.
Я до сих пор не понимаю, что он имел в виду.
Итак, как я уже сказал, мы потихоньку шли домой с рыбалки, ухмылялки, толкалки, чего там еще, и я как раз спросил Нормана, заметил ли он, как нам везет с рыбалкой в дни Эдвина? И с охотой, и с птичьими гнездами? И не кажется ли ему, что дни Эдвина просто особенно подходят именно для таких занятий? И что дни Эдвина, вообще говоря, намного приятнее и даже солнечнее, чем некоторые другие дни, которые приходят на ум?
А Норман спросил, заметил ли я, что на Эдвина отхожее место никогда не вычерпывают так, как надо? Или это просто совпадение? И не переименовать ли нам день Эдвина в День Лысого-толстого-старикашки-который-никогда-не-вычерпывает-говно-так-как-надо?
И я как раз ответил Норману, что даже на склоне лет, несмотря на то, что глаза меня подводят, а в груди иногда бывает стеснение, я все равно могу надрать ему задницу в любой день. Хоть на Нормана, хоть на Эдвина.
И Норман как раз распевал, отбежав в сторонку «Ну подходи, раз ты такой крутой!», когда мы увидели вертолет.
Это был не настоящий вертолет. Не такой, какими мы помним настоящие вертолеты. На настоящих вертолетах были двигатели и приборные доски, и под брюхом у них висели пулеметы от «Дженерал Электрик».
По крайней мере, я помню их именно такими.
Так что вряд ли это можно было назвать настоящим вертолетом.
Это было открытое сооружение на трех седоков, на педальном ходу. Как с рисунка Леонардо да Винчи – сосновые распорки и холщовые паруса. Добрый старый Леонардо. Вроде бы, «Леонардо» на рифмованном сленге Брэнтфорда означало «мертвый»?
