Евгений Гаркушев - 2010 № 1
Это одна из ниточек, связывающих городских обитателей с природой.
Не только придавленные окислами азота, автомобильными выхлопами зеленые насаждения вдоль дорог, зажатые громадами домов скверики и парки, но цветы на подоконниках и даже изделия из натуральной древесины, что находятся в квартирах и конторах, не позволяют Хомо сапиенс окончательно превратиться в Хомо техникус.
И умереть. Потому что растение, оторванное от своих корней, погибает.
А человек — плоть от плоти Земли. И земли. Эти слова одинаковы неспроста.
* * *Шишок был плотником. Когда надо, столяром. Если требуется, краснодеревщиком. И даже мастером сельского домостроения. Есть такие специальности.
Кличка подходила ему, как черенок — лопате, штакетина — забору, ножки — табурету.
Шишок был ростом мал, метра полтора, не кряжист, статью походил на подростка. Всегда носил разлапистую, словно у Льва Толстого, неухоженную и закрывающую лицо до самых глаз бороду с проблесками седины, кучерявую, как мох в тундре. На голове у него тоже творилось черт те что, но об этом можно было только догадываться: зеленую бейсболку с надписью «Лесоэкспорт», из-под которой в разные стороны, словно у Незнайки, торчали рыжие, цветом в осеннюю листву патлы, он не снимал никогда. От ранней весны до поздней осени.
Зимой он не появлялся. Заказчикам объяснял, что уходит в тайгу, тропить соболя, лисицу да белку. Может, так оно и было.
Только заказов на шкурки животных охотник не принимал, сколько бы денег ему ни сулили.
— А кто знает, как оно сложится? Прообещаюсь, а ничего не добуду… — отнекивался, мямлил дождливо-снежным ноябрем.
— Ну, так неудачно сходил. Зверь словно вымер. Довели природу до всеобщего запустения! — объяснялся снежно-дождливым мартом.
Зато специалистом по дереву был от Бога. Сделанные им вещи радовали не только глаз, но и душу, улучшали настроение и даже здоровье.
— Это настоящий фэншуй! — поражали мастера незнакомым словечком заказчики.
Он не возражал. Фэн так фэн. Пусть даже шуй и даже кое-что позабористее, лишь бы с ним по-честному расплачивались.
Тем более что просил недорого, авансов не брал, письменных договоров не заключал, полагаясь на нерушимость данного обязательства, сказанного слова.
Потому его уже неоднократно бессовестные люди «кидали».
Но Шишок все равно, будто от гнезда с разъяренными лесными пчелами, пятился, когда ему предлагали закрепить соглашение как положено, законным образом, на бумаге.
— Ну, если так не хотите, по-моему, тогда и вообще не надо, — бурчал в бороду, с отвращением и даже неким страхом смотрел на словно выеденные личинками короеда строчки на листах, пятился к порогу, поворачивался, собирался уходить. Мастера, имевшего блестящие рекомендации, возвращали, шли на его условия, полагая, что человек просто не хочет оставлять следов, чтобы потом его налоговая инспекция не накрыла. Или, может, проблема с документами.
Что, скорее всего, и было, потому как ни имени, ни фамилии его никто не знал. Шишок и Шишок. Именно так он всегда представлялся. При этом, уставясь в пол, застенчиво рисовал носком ноги полукруги — мол, ну вот так как-то вышло, конечно, стыдно в его возрасте, но чего теперь менять, все равно уже смысла нет. Не стоит, да и не хочется.
* * *Славно греться под мягким осенним солнышком. Это в июне да августе оно палит почти нестерпимым зноем, калит воздух, выжигает почву до мелкой сухой пыли. Если летом светило свирепо, как любовь ревнивой, боящейся измены да одиночества женщины, то в октябре солнце нежное, будто забота много видевшей и уставшей от эмоций и житейских бурь бабушки.
Шишок устроился во дворе на скамеечке, что квадратом расположились вокруг песочницы с разрисованным в ромашки навесом-грибком. Напротив него угнездились две сухонькие старушки, из окрестных жительниц. Некоторое время жалостливо рассматривали Шишка, собираясь попенять и, как водится у русских женщин, одновременно пожалеть — мол, до чего себя довел мужчина, а ведь собственная судьба только в его руках: возьмись за ум, брось пить и все наладится.
Но потом пришли к выводу, что дедок одет хоть бедно, но опрятно, борода пусть клокаста, зато волосы мыты и чисты. И под рукой аккуратный деревянный ящик, видимо, не с пожитками, а с каким нужным в деле инструментом. То есть мужичок по нашим временам вполне справный. Жаль только, что ростом мелок, да, видно, не местный, деревенский.
Потому не интересен.
Заговорили, зашушукали старушки друг с дружкой о своем, что больше всего заботило — повышении пенсий, которое и не повышение, а так, издевательство одно, всего полторы сотни рублей; ценах, что ТАМ снижаются, а у нас растут; болезнях детей и внуков, своих хворях.
— А Нина-то Ивановна, — горестно выдохнула та из подружек, что была пощуплее и походила на зловредную Шапокляк из мультфильма про Чебурашку, — совсем плоха стала. И падчерица бесстыжая ее забросила. Раньше хоть раз в неделю заглядывала, а теперь уже месяц носа не кажет. У меня там, в деревне, у сватьи дом недалеко, вчерась приезжала, рассказывала. Она иногда к Ивановне заходит и просто не знает, что делать. И помыть полы надо, и еды какой прикупить, а сватье самой под семьдесят, какая из нее помощница? И самое главное, дрова на зиму сейчас нужны, а на что купить? Пенсия-то всего три тысячи! А их же еще пилить надо. Колоть.
— Приютила змеюку, — запричитала соседка с бородавкой на носу. — Вот оно что значит чужая кровь! Взяла соплюху из приюта, будто к родной относилась, а та как выросла, так мужика в дом привела! Мать свою, что ее из детдома вытащила, пусть не рожала, но выкормила, вырастила, взяла да и на выселки спровадила! В глушь, на смерть одинокую!
— Какая там глушь, что городишь-то, — обиделась за сватью Шапокляк. — Поселок как поселок. Пусть и далековато от нас. Только домик-то там, у Ивановны, совсем плохонький. Сватья говорит, замерзнет она. Если ей Верка дров не купит, то зиму точно не переживет.
Старушки замолчали, горестно качая головами. В добрые помыслы Верки они явно не верили.
— Может, пожаловаться куда? — задумчиво сказала Шапокляк. — Письмо там написать. Чтобы их пристыдили. Или через суд алименты какие.
— Ты что! Ейный мужик тебе пожалуется! Фантомас лысый, что для него суд! Шрам во весь череп, не добили его вовремя где-то! Как знак эсэсовский. И сам фашист. Этот… скинхед, и дружки такие же.
— Моя внучка говорит, шрам на молнию похож. Как у этого… Гарри Поттера.
— Вот и будет тебе Поттер, — увесисто сказала Бородавка. — Узнает Веркин бандит, что против него замышляешь, пристукнет, и никто тебя не найдет, даже похоронить будет некого. Ты в это дело лучше не суйся. Не советские времена, когда участковый во всем квартале порядок держал. Я вот, есть грех, на своих иногда волоку, а как вспомню Нинкину Верку, так понимаю, насколько мне повезло.
