Евгений Прошкин - Слой
– А что такое?
– Представьте, сгинул. Он мне тоже нужен. Для другого, для другого, – быстро оговорился Крючковский. – Дал задание разыскать, вот, девочки названивают. Дома нет, у знакомых не объявлялся. Наверно, уехал куда-то. Импульсивная натура, что с него взять?
– Телефончик бы…
– А, это у секретарши возьмите.
– Вы не знаете, вел ли он какие-нибудь записи?
– Как ни странно, знаю. Обещал принести свои выкладки одному из начальников отдела. А в последний день пропал.
– Спасибо вам, Николай Николаевич. Когда я стану президентом, я вас не забуду. И вас, и ваш институт.
Нуркин поднялся и проверил хорошо ли закрыл замочки кейса.
– С семью процентами, и президентом? А я вас принял за человека здравомыслящего.
– Какие семь процентов?
– Ну, восемь. Больше вы не получите. И то – на первых выборах. На следующих провалитесь. Учтите, Владислав, маргинальный избиратель непостоянен.
– Мне не надо восемь процентов, профессор, – медленно сказал он. – Я заберу все сто.
– Как знаете, – грустно ответил Крючковский. – Сто, так сто. Когда мир окончательно рехнется… Ах, вы на это и рассчитываете? Все равно зря. Я, например, за вас голосовать не пойду. Уж извините.
– Никаких выборов не будет, это раз. И два: моей победы вы, к сожалению, не увидите. Уж простите.
– Почему? – Опешил он.
– Потому, – просто сказал Нуркин. – Много кофе вредно.
– Да я не…
Крючковский внезапно схватился за сердце и зашарил ладонью в поисках подлокотника. Нащупав кресло, он попытался в него опуститься, но потерял равновесие и рухнул на пол. Дернув ногами, он коротко захрипел и утих. У него изо рта вывалился сгусток белой пены и, упав на вытертый коврик, превратился в сырое пятно.
– Врача! – Крикнул Нуркин.
В кабинет вбежала секретарша, за ней еще несколько женщин – все начали рассыпать таблетки, таскать воду и размахивать над головой Крючковского какими-то папками. Нуркин с минуту посмотрел на эту бесполезную суету и, поймав секретаршу у ее стола, попросил телефон Бориса Черных.
– Подождать не можете? – Гневно воскликнула она.
– Это профессор ваш подождет, а у меня еще дела.
Оказавшись на улице, он сел в темно-синее «Вольво», по словам Немаляева – заговоренное от снайперов, прослушки и прочих напастей. Линкольн, дарованный Широкову в качестве выходного пособия, ему нравился больше, но требования безопасности диктовали свое.
– Зажигалка есть? – Спросил он у водителя.
– Прикуриватель, Владислав Борисович.
– Я сказал: зажигалка, – стальным голосом произнес Нуркин.
Особых претензий у него к шоферу не было, но кадры следовало держать в узде.
Малый не обижался. С тех пор, как он уволился из гаража при Министерстве здравоохранения, его зарплата взлетала все выше и выше, и босс обещал прибавить еще. Босса он боготворил.
Он протянул Нуркину зажигалку, но тот, вместо того, чтобы ее взять, вручил шоферу маленький прозрачный пакетик с надорванным краем. Пакетик был пуст, но в углах еще оставались крупицы розоватого порошка.
– Сожги, – приказал Нуркин.
Полиэтилен обещал закоптить весь салон, но возражать водитель не решился.
Удостоверившись, что пакет сгорел полностью, Нуркин поднял массивную трубку спутникового телефона и набрал кодовый двенадцатизначный номер.
– Сашок, привет. Я у него был… Да… Сам справился… Хватит дребезжать! Замяли. Я сейчас еду к себе, ты бы подскочил… А ты постарайся… Да, есть, ради чего… Давай… И коньячку выпьем.
Водитель догадывался, кому звонил Нуркин. То, что босс называл вора в законе Сашком и говорил ему «подскочи», приближало его к высшей касте Посвященных. Вместе с начальством поднимался и он, «вечный путник, воин дороги», как выразился однажды босс. Быть воином водителю нравилось.
В Южное Бутово они вернулись к четырем. Машина Немаляева и джип сопровождения уже стояли возле дома. Охранник авторитета дал понять, что принял к сведению, и приложил ко рту рацию.
– У меня тоже новости, – сказал Немаляев, доставая из бара бутылку «Праздничного».
– Начинай.
– Я тебе рассказывал, что мы держим местную семью сотника, жену и сына. Так вот, недавно его отпрыск ушел.
– Как это «ушел»? – Замер с рюмкой Нуркин.
– Громко хлопнув дверью. У меня потери. Трое. Лучшие люди.
– Лучшие люди? Он же несовершеннолетний!
– В том-то и беда.
– Думаешь, его перекинуло?
– Первым делом он придушил свою маман.
– Нехорошо. Нашли?
– Трудимся, но надежды мало. Владя, этот юноша – настоящий эксперт. Зубр. По почерку что-то вроде диверсионно-разведывательного подразделения.
– Надо было стеречь как следует.
– Ты не видел нашу гостиницу! Пять метров под землю, восемь телекамер, сплошной бетон. Лучше стерегут только на Лубянке.
– Какая еще Лубянка? Мы же ее переименовали… Тьфу, да.
– Короче, одной базы мы лишились. Теперь они знают, где она находится.
– «Они»?
– Сойдутся, Влад, – мрачно сказал Немаляев. – Вопрос времени, не более. По принципу «враг моего врага – мой друг».
– Ничего, и у нас пополнение будет. Мне утром Кокошин звонил. Теперь он с нами. Завтра вылетает из Мурманска. Надо встретить, устроить, как положено.
– Кокошин мне несимпатичен. Но на безрыбье… Что у тебя с профессором?
Нуркин устроил чемоданчик на подлокотнике и щелкнул замками.
– Профессор ничего не понял, чрезмерное образование не позволило. Но у него другой человечек есть, вот он смышленый. Некто Черных. Вот, слушай.
Он достал из кейса диктофон и, перемотав кассету, поставил его на столик перед Немаляевым.
– И откуда в тебе эти шпионские навыки?
Нуркин, не ответив, пошел переодеваться. Когда он вернулся – в шортах и замшевых шлепанцах, Немаляев хмуро попивал сок.
– Я на ускоренной прокрутил, – сказал он. – Старого гриба можно было и не трогать.
– Ты все усек?
– Про Бориса – не очень. Кто такой? Что за теория? А особенно про перемещения. Это не шутка?
– Вот и выясним. Пусть работает на нас. Установи адрес и пошли туда кого-нибудь. Чтоб без шума.
– А если действительно?.. – Неожиданно загорелся Немаляев. – Если можно самостоятельно переходить из одного слоя в другой!..
– Нахрена? Нам бы здесь устроиться.
– Приземленный ты человек, Владя.
– Рано в небо взмывать, дорогой мой. Сначала здесь, на грешной, порядок наведем. А, как жизнь наладится, тогда и помечтаем.
Он поднял рюмку и, вдохнув аромат, блаженно прикрыл глаза. Немаляев наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства и сожаления. Кажется, премьер искренне верил, что люди жаждут его Порядка. На Родине он рассуждал рациональней.
Немаляев сдержанно улыбнулся и глотнул сока. Должность отца нации все еще оставалась вакантной, а конкурс был не таким уж и большим – двое на одно место.
