Владимир Михайлов - Один на дороге
— Вам надо было идти в политработники…
— Нет, — сказал я. — Для этого я морально недостаточно устойчив. Ну что, Оля, кажется, стихает — рискнем, совершим бросок?
— Погодите… Вы наговорили много — дайте сказать и мне. Вы обвиняете меня… Но в восемнадцать лет, да и не только в восемнадцать, хочется, есть сильнейшая потребность жить, не сдерживая себя потому только, что так нужно для политики, или обороны, или еще каких-то высоких материй. Когда тебе между двадцатью пятью и тридцатью, замуж уже не так торопишься. Что это такое, уже знаешь. Не хочется повторять ошибок. Жить можно и одной. И я могу, хотя, конечно, много значит, когда можно к кому-то прислониться. Иногда это просто необходимо. Но за Алешку я сейчас, конечно, не вышла бы. Не любила, да… Но ведь в том возрасте не понимаешь, что можно и подождать. Вот сейчас многие мои подруги тоже выжидают. Это не значит, что они пошли в монахини… В наше время заработать на жизнь можем и мы сами, экономика не гонит нас под венец. Да и вырастить ребенка можем сами, если захочется… И не делайте большие глаза. Я — нормальная женщина последней четверти двадцатого века. А вы, наверное, долго избегали женщин, или среди ваших знакомых были только люди вашего поколения — иначе вы знали бы все не хуже меня… Нет, не рисуйте меня черной краской. — Она высвободила, наконец, руку, которую я все еще держал в своей ладони, отошла на несколько шагов, повернулась, снова подошла вплотную и, глядя мне прямо в глаза, сказала негромко и раздельно: — И не убеждайте себя в том, что ваше новое мнение обо мне может изменить то, что уже возникло. Да, возникло. Вы можете обмануть меня в чем-нибудь другом, но в этом вы меня не обманете, и ни одну женщину не обманете. Это есть.
— Что? — спросил я. Она вздохнула.
— Взрослый человек, — сказала она. — Вам не стыдно?
— Да, — пробормотал я.
— Тогда поцелуйте меня, — велела она. Щека ее коснулась моей, и губы приблизились.
Я поцеловал ее. По-настоящему. И испугался, что она еще каким-нибудь лихим признанием испортит все к чертовой матери.
Но в глазах ее, когда она подняла их на меня, была неожиданная робость. Я хотел что-то сказать — любое междометие пригодилось бы. Но она отчаянно замотала головой и спрятала лицо у меня на груди.
Так мы простояли, точно не знаю сколько. Потом она подняла голову.
— Пойдемте, — сказала она.
— Снова полило…
— Ну и пусть.
Я понял ее. Останься мы сейчас под этой крышей, больше нельзя было бы ничего не делать, но делать нельзя было ничего, потому что мы не были готовы к этому.
— Идемте, — сказал я, застегнул на ней мой пиджак и мы вышли под хлещущие струи.
Глава седьмая
Лило не очень сильно, и я надеялся, что Ольга не успеет промокнуть, а мне самому было нипочем, я не простуживаюсь.
Мы шли быстро, но не бежали. Я даже что-то запел, но вовремя умолк, вспомнив, что приятный голос у меня был в детстве, там он и остался, и сейчас для сольных номеров я уже не годился. Ольга не сделала никаких критических замечаний, наоборот, сказала:
— Как здорово!
— Да, — приободрившись, согласился я, — слух у меня и сейчас хороший:
— Я о погоде.
— Ах, вот как. Прелестная погода.
— А какая будет завтра? Я подумал.
— Такая же. С утра солнце, к вечеру дождь. Для Прибалтики характерно постоянство — постоянство изменений.
— Что мы будем делать завтра? — спросила она.
«А что — сегодня?» — чуть было не спросил я, но вовремя сдержался. Наверное, она уже знала, что мы будем делать сегодня, но мне это было неведомо; на даче мог поджидать Лидумс, и многое из дальнейшего будет зависеть от него. Какие планы будут у него на завтра? Пока я все задания выполнил, но он мог надавать еще полный мешок поручений. Хорошо бы, конечно, выкроить завтра побольше свободного времени…
— Не знаю, Оля. Честно говоря, не люблю составлять подробные планы. Они и в Госплане не всегда получаются, что же говорить о нас.
— А вы не в государственном масштабе, а в самом скромном.
— Ну, если удастся выкроить время, то…
— Как — время? Разве вы не в отпуске?
— В отпуске? Кто вам сказал?
— Ваши друзья. Варвара.
— А, вот что… Балаболка эта Варвара, больше никто. Да, конечно, в отпуске, иначе с чего бы меня занесло в эти края? Значит так. Если вода не замерзнет, будем купаться в море…
— Обязательно.
— Пообедаем шашлыками…
— Я — за…
— Побродим по лесу. Здесь чудесные леса: сухие, сосновые, светлые… Будем собирать грибы.
— Да, а потом где-нибудь их зажарим. Я умею делать грибы в сметане, вам очень понравится…
— Оля, — сказал я. — Может быть, не «вам», а «тебе»?
Она помолчала.
— Нет, — ответила она потом, искоса глянув на меня. — Не будем спешить, ладно? Пусть все идет своим чередом.
— Мы взрослые люди… — начал я.
— Именно потому, что мы взрослые люди. Поверьте, у нас еще много времени впереди.
— Меньше суток.
— Это почему?
— Потому что вы собираетесь завтра уехать.
— А я могу передумать. Я хотела — когда мне показалось, что вы… Но пока я вас простила. Вот если вы ухитритесь еще раз меня обидеть — уеду сразу же. Обязательно. Но до тех пор лучше думать, что у нас много-много времени впереди.
— Приказано думать, — усмехнулся я. — Только и вы тоже так думайте.
— А я в этом просто уверена. И не боюсь составлять планы. И знаю: все будет чудесно.
— Вы так уверены?
— Я знаю. Уж такой я уродилась: знаю все наперед.
— И за меня тоже?
— Женщины всегда знают за обоих, И не возражайте. Вы никогда не были женщиной. И не будете.
— Надеюсь, — сказал я искренне.
— Ох, этот мужской шовинизм! Хотя — …надо сказать, я против него не возражаю. Ой!
— Что случилось?
— Капнуло за воротник. Ничего, все равно — хорошо. Знаете, а я проголодалась. Там, куда вы меня ведете, нас покормят так же хорошо, как у Варвары? Все ваши друзья имеют привычку кормить гостей?
— Если нет — покормимся сами.
— Нападем и ограбим их, да?
— Да. Потому что там просто может никого не оказаться дома.
— Знаете, а я была в этом уверена.
— Снова ясновидение?
— Немножко. И еще логика. Если бы мы направлялись в семейный дом, вы давно прочитали бы мне лекцию — и о том, что это за люди, и как надо себя там держать, что можно и чего нельзя… Вы ведь большой педант и бываете занудливым.
— Ну да… — недоверчиво сказал я.
— Страшно! Но я вам прощаю и это. И не буду сердиться.
— Весь вечер?
