Коллектив авторов - По ту сторону реальности. Том 2 (Сборник мистики и фантастики)
Раскланивается Наталья и уходит довольная.
К вечеру к Устинье приходит местный кузнец Федот. Левая рука у Федота сильно обожжена и распухла.
– Помоги, хозяюшка, вот, в кузнице обжег. Болит, проклятая.
Лечит Устинья и кузнеца…
Вот так бесхитростно и живется на Дедиловских Выселках.
Купец Василий не в первый раз приезжает в деревню. Приезжает из самого города Венева, где у него большая кондитерская лавка, добротный каменный дом, жена Ксения Федоровна да пара ребятишек.
Едет Василий верхом на гнедом породистом скакуне, за которого отвалил деньги немалые. А тянет его на Дедиловские Выселки одна забота: полюбовница Анюта – девица красивая да статная, веселая и до ласк очень охотливая. Раскраснелся Василий, сидит на коне гордо, на людишек, мельтешащих на дороге, свысока поглядывает. Охмелевший от водки, перед дорогой выпитой, и от предвкушения встречи с Анютой очень довольный. За полой его кафтана заложена плеточка, но конь его породистый идет уверенно и без норова, так что плеточка вроде и ни к чему.
Устинья торопилась на кладбище. Приснился ей Ванюшка и очень просил баранок с маком – любил он их всегда.
Купив в лавке баранок и завязав их в узелок, запахнула черную свою шаль Устинья и – скорей к кладбищу. Задумалась и не заметила, как из– за угла поворота улочки прямо на нее вылетел гнедой жеребец. Толкнул он Устинью своей мощной грудью, упала тетка Устинья, рассыпав баранки, для Ванюшки приготовленные, прямо в грязь. Заржал сидящий на коне красномордый малый, заржал не хуже своего коня:
– Куда ж ты прешь, тетка, аль не видишь – купец едет!
Поднялась Устинья, бледная от обиды, да и говорит:
– Хоть и купец ты, да дурак. Смотри, сам не ослепни, когда беда придет!
– Ах ты! Еще и лается, старая потаскуха! – закричал Василий и, выхватив плетку, с силой ударил ею по лицу Устинью.
Ничего не сказала купцу Устинья, лишь отерла кровь, выступившую на лбу, и пошла прочь побитою черной птицей.
Всю следующую неделю над Дедиловскими Выселками шел дождь, а небо над деревней было черное и страшное.
Тетка Устинья изменилась до неузнаваемости: никого боле не лечила и на улице вовсе перестала появляться.
Первая беда не заставила себя ждать: в деревне совсем неожиданно без всяких признаков болезни умерла та самая полюбовница Василия – девица Анюта.
Дальше – больше. Поползли по деревне слухи, что у купца Василия – что в Веневе – скончалась жена, а потом и двое сыновей.
Дом тетки Устиньи совсем почернел и наполовину покрылся мхом. При свете дня на его крыше теперь непременно сидела целая стая черных ворон. Ночью же в его маленьких оконцах мерцали бегающие огоньки, и слышался зловещий смех.
Ну а вскоре в Дедиловских Выселках увидели люди того самого купца Василия. Брел он по улице пьяный, в грязной рубахе. Шел Василий к тетке Устинье, и глаза его горели нехорошим огнем. Видели, как полный решимости купец ввалился в избу Устиньи, а через некоторое время вышел оттуда на ощупь. Поняли люди, что купец – слеп. Уже затемно добрался Василий кое-как до церкви и, поднявшись на ее ступени, упал замертво.
Утром следующего дня несколько крестьян во главе с урядником вошли в избу Устиньи и застыли в ужасе: посреди темной горницы, в центре круга из соли, на стуле сидела мертвая седая старуха, в коей крестьяне с трудом узнали Устинью.
Гудела деревня, шепталась по углам и завалинкам, что что-то нехорошее произошло с теткой Устиньей. Но слухи да толки – а хоронить тетку нужно. Пошли к отцу Феофану. Но тот не только отпевать, но и хоронить Устинью на кладбище запретил.
Через пару дней все же привезли пьяненького дьячка из Венева и ночью тайно Устинью похоронили.
С тех пор не стало покоя на Дедиловских Выселках.
Говорили крестьяне, что ходит мертвая старуха Устинья ночью по деревне и стучится в окна, словно ищет кого-то. Стали в страхе покидать насиженные места крестьяне, и вскоре большая часть Дедиловских Выселок опустела. Лишь отец Феофан крепился, молился усердно и безвылазно вместе с попадьей жил в церкви.
Но все со временем забывается, забылось и это.
Никто больше не видел мертвую старуху, перестала она бродить по ночам. В деревню к своим домам возвращались крестьяне. Снова зазвенел колокол на колокольне Свято-Никольской церкви, созывая прихожан на молебен.
Оттаял и отец Феофан, вернулся вместе с попадьей домой, а на службу в церковь ходил радостно и служил усердней, чем прежде.
Наступили жаркие летние денечки, и карась в реке Осетр клевал как никогда.
В один из таких жарких дней ближе к вечеру сидел отец Феофан в неброской лодочке с удочкой в руках. Тишина стояла на реке Осетре, лишь где-то лениво поквакивали лягушки. Не заметил Феофан, как задремал. А проснулся вдруг оттого, что удочка в руках его сильно дернулась, и он еле ее удержал. «Никак зацепился крючок за корягу», – подумал Феофан и подошел к корме лодки, перебирая руками конский волос.
Он заглянул за корму, и в это время зеленоватая поверхность спокойной воды вспучилась, забурлила. За край лодки вцепились две костлявые руки, и показалась истлевшая голова Устиньи.
– Помолись за меня, Феофан! – прокричала она и исчезла под водой.
Отец Феофан осел в лодке и более уже ничего не слышал…
Возвращение
Напишу письмо Светланке,
Пусть узнает весь колхоз:
Я подбил три вражьих танка
И фашистский бомбовоз…
«И откуда у него только берутся эти частушки?» – думал Николай, с улыбкой глядя на Ваньку Сомова. А Ванька наяривал, не уставая, на своей трехрядке. Папироска в углу рта, пилотка на затылке, раскраснелся от выпитого спирта и радостно ему, по всему видать. На груди у Ваньки медальки позвякивают, начистил перед отъездом – вон как блестят.
Вся теплушка гогочет, спирт рекой льется, дым от папирос и махорки – столбом. Гуляют ребята. Да и то, повод есть. И повод-то какой – победа! Мелькают в открытом проеме теплушки березки, березки… А солнышко майское так и льется, так и ласкает стриженые головы, обветренные лица.
Замолчал вдруг Ванька, погрустнел, заиграл что-то печальное. Упала вдруг его гармошка, закрыл Ванька руками лицо и затрясся в рыдании.
– Медсестричку Маринку вспомнил, видать, – негромко сказал сидящий рядом с Николаем курносый сержантик. – Любовь у них была. И ведь обидно что: погибла она уже в Берлине. Да, бывает. – вздохнул он.
