Кир Булычев - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24
«Если говорить не очень конкретно, то главное для меня: необъятность мира, отраженная в человеческом знании и раскрывающаяся все шире дальнейшими открытиями науки. Но не это одно. Не менее важно проследить, как все это отражается на человеке и в жизни общества. Найти аналогичные или даже тождественные в прошлых веках процессы и представления, экстраполируя их в будущее. Последнее мне, как историку земли и жизни в науке, наиболее интересно» (18, 76–77).
«Уже сейчас заметно известное приглушение читательского интереса к так называемой «технической» фантастике и, наоборот, значительное возрастание требований на фантастику социальную, отражающую становление нового человека в новом, хотя бы воображаемом обществе» (21, 3).
Ефремов предпочитает и сам создает произведения «комплексные», объединяющие обе линии — «натурфилософскую» и социально-этическую. За исходное он берет положения диалектического и исторического материализма. Гуманитарные науки, оплодотворяющие социальную фантастику, он рассматривает в системе знаний, не отделяя их от точных наук.
«Мы, люди социалистической страны, так привыкли заглядывать вперед, планировать, ссылаться на будущее и заботиться о нем, что подчас забываем, что будущего еще не существует. Оно будет построено из настоящего, но настоящего не механистически, а диалектически продолженного в будущее. Поэтому представления о какой-то строго определенной структуре будущего, которую обязательно должны видеть фантасты, являются чистейшей метафизикой, неуклюжей попыткой повторения библейских пророчеств. Только диалектическая экстраполяция реального опыта истории земли, жизни, космоса, человеческих обществ может претендовать на научное предвидение возможного будущего.
Очевидно, что научная фантастика не является и не может являться пророческим предвидением целостной картины грядущего. Писатель-фантаст в своих попытках увидеть будущий мир необходимо ограничивает себя, подчиняет свое произведение какой-то одной линии, идее, образу. Затем, подбирая из настоящего, из реальной окружающей его жизни явления, кажущиеся ему провозвестниками грядущего, он протягивает их в придуманный мир, развивая их по научным законам. Если произведение построено так, то фантастика научна. Если главное в ней — только научное открытие, тогда фантастика становится узкой, технической, неемкой. Если главное — человек, тогда произведение может стать сложным и глубоким. Излишне говорить, что изображение человека в будущем мире таит в себе громадные трудности. Черты грядущего должны быть многогранными, и само действие должно развиваться в ином плане, не свойственном настоящему времени. Только так возникают и достоверность, и перспективная глубина образов людей и облика грядущего мира… Миллиарды различных граней будущего, отраженные в сознании грядущих людей, еще не существующих, но создаваемых нашим воображением, — вот практически беспредельное поле для произведений научной фантастики» (14).
Социальную фантастику Ефремов подразделяет на два основных жанра — утопию и антиутопию, употребляя и термин «предупреждение», но не всегда отделяет его от антиутопии.
Позитивные и негативные построения коренятся в самой действительности.
«Творчество художника двойственно, как и отражаемый им мир. С одной стороны, художник непримиримо обнажает отрицательные явления жизни, неприятие и борьба с которыми составляют одну половину его творчества. Другая половина — это создание воображаемого мира, мира мечты, фантазии, научного расчета, в котором устранены недостатки той жизненной реальности, с которыми сталкивается писатель» (21, 5).
Социальный оптимизм советской фантастики не исключает критики нездоровых явлений. Но здесь необходима идейная четкость, верная расстановка акцентов, видение более далекой перспективы, исключающей неизбежную в наше время дисторсию — искажение пропорций мира как следствие изоляции от природы (1, 108). Типичный недостаток антиутопий Ефремов объяснял еще тем, что «негативный опыт человечества несравнимо сильнее, ярче и глубже позитивного. Иными словами, зло и злодеяние всегда доступнее для человеческого понимания… именно в силу тысячелетиями накопленного своего рода инфернального опыта… Я назвал бы это темными струнами человеческой души, которые всегда легче затронуть, чем светлые струны» (1, 109),
От этого и предостерегает Ефремов советских писателей: «Множество научно-фантастических «предупреждений», иногда не совсем верно называемых антиутопиями (в данном случае было бы вернее обратное соотношение терминов. — Евг. Б.), появилось за последние двадцать лет в зарубежной литературе и оттуда повлияло и на советскую фантастику. Естественно, что люди, не подготовленные философски или малообразованные исторически, не владеющие диалектическим методом мышления, постоянно впадают в тупики, которыми так изобилует однолинейное формальное мышление. Однако литература страны, первой из всех идущей путем научного социализма, должна обладать более далеким видением будущего и верить в неизбежную преодолимость великих затруднений исторического развития» (22, 5).
Корыстолюбие, эгоизм, невоспитанность, недобросовестное отношение к труду, противопоставление личных интересов общественным, порабощение властью вещей, как показатель отсутствия духовной культуры, — эти и другие «реликтовые» явления Ефремов считает серьезными помехами на пути достижения социальной гармонии. Отсюда выдвижение на первый план этических факторов, в том числе и педагогической миссии научной фантастики.
— Для меня социально-экономические проблемы будущих десятилетий, столетий, даже тысячелетий неотъемлемы от психолого-этических проблем. Почему? Мир раздираем великим множеством великих и малых противоречий, решение которых не под силу человеку, некоммунистически воспитанному. Коммунистическое воспитание — вовсе не социальная надстройка, как мы думали раньше. Это производительная сила общества. Подобно тому как экран мгновенно увеличивает изображение в кинопроекторе, такое воспитание позволит во много раз повысить производительные силы будущего общества. Каким образом? Прежде всего отсутствием многоступенчатой системы контроля. Ставя пределы, лимитируя предприимчивость и инициативу, мы неизменно убиваем в зародыше самостоятельность мышления, как может быть, и полет фантазии. Самоконтроль, самоусовершенствование, самовоспитание снимут целый ряд заградительных барьеров (7, 297).
Некоторые экономические проблемы, занимающие столь заметное место в жизни миллионов людей, кажутся Ефремову лишь вопросом «экономических излишеств» И они отпадут сами собой, когда поднимется общий уровень культуры. Духовные блага будут цениться выше мелких материальных потребностей.
