Кир Булычев - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24
Фантастическое творчество в его понимании жестко детерминировано научным мышлением. Он последовательный, убежденный сторонник «чистой» (или, как принято теперь говорить, «твердой») фантастики, подчиненной научно-логическим мотивациям, и с этих позиций отрицает «fantasy», фантастику, основанную на свободном вымысле, не подкрепленную научными допущениями.
Из зарубежных фантастов Ефремову близки по творческим устремлениям писатели-ученые Айзек Азимов, Артур Кларк, Чэд Оливер, Станислав Лем, и в то же время он отлучает от научной фантастики Рэя Брэдбери, хотя и признает его яркий талант. «Произведения Брэдбери, — пишет Ефремов, — пожалуй, первый случай в истории литературы, когда полные ненависти к науке произведения сочтены выдающимися образцами «научной» фантастики. Это как нельзя лучше показывает, насколько велика путаница в представлениях о жанре, его пределах и назначении» (12, 469).
Ефремов не принимал расширительных толкований многоцветного спектра современной фантастики, вбирающей в себя среди прочих жанров и «научную» сказку: «То, что она (фантастика. — Евг. Б.) говорит о науке, — писал, например, Ю. Кагарлицкий, — может совпадать с самой наукой, а может и не совпадать — быть только на нее «похожей». Но она имеет право называться научной как в первом, так и во втором случае. Условие здесь только одно — соответствие типу научного мышления своего времени» («Лит. газета», 1967, 21 июня).
Размытость границ Ефремова не устраивает. В коротком предисловии к сборнику О. Ларионовой «Остров мужества» он четко формулирует свои принципы:
«В давних спорах о научной фантастике, при определении ее поля деятельности, особенно зыбкой и неясной представляется граница между научной фантастикой и «чистой» фантазией. Именно здесь поскользнулось немало теоретиков литературы, не говоря уже об авторах, утверждающих свое право на любую фантазию, свободную от оков, якобы налагаемых наукой. В этой трактовке, сначала на Западе, а в последние годы и у нас, научная фантастика незаметно слилась со сказкой, гротеском, вообще любым вымыслом, переходящим нормативы бытовой литературы. Некоторые исследователи стали находить корни научной фантастики у Рабле или даже у Гомера. На самом деле научная фантастика — порождение века, резко отличное от чистого вымысла, сказки или иных видов прежней литературы и ни с какими произведениями более древних времен не родственное» (11, 5).
(Позволю себе заметить в скобках, что проблема преемственности идей, ситуаций, сюжетов, образов, вопреки утверждению Ефремова, безусловно, затрагивает и научную фантастику. Явление принципиально новое, сложившееся только в век НТР, она тем не менее имеет предшественников и свои глубокие корни. Типологическое сходство художественных структур теоретики выявляют на разных исторических уровнях, всякий раз в обусловленном временем ином функциональном значении. Качественно новое содержание и обновленные формы не стирают генетических связей с прошлым. К примеру, в архаической волшебной сказке М. Горький усматривал «прототипы гипотез». С этой точки зрения эмбрионы научно-фантастических замыслов, как и будущих философских систем, небесполезно искать и в древнейших литературных памятниках. Что касается прямых предшественников, то вряд ли следует умалять значение художественных открытий в тех направлениях, которые оказались весьма перспективными именно для XX века).
Далее, в той же статье, Ефремов формулирует свои главные принципы:
«В чем основа научной фантастики? Где критерий разграничения ее с другими видами литературы? Только в одном: в попытке научного объяснения описываемых явлений, в раскрытии причинности методами науки, не ссылаясь на таинственную судьбу или волю богов. Как только религия перестала удовлетворять интеллигентного человека, ее место в мироощущении заступила наука. Пустоты для мыслящего существа здесь не могло быть. Это неизбежно вызвало появление особого вида литературы, в которой объяснение мотивов и случайностей, морали и целей было предоставлено не эмпирическим наблюдениям, не загадочному стечению обстоятельств, а закономерностям структуры мира, общества, исторического развития. Этот путь требует от художника слова огромной эрудиции, нахождения новых путей в анализе жизненных ситуаций, поисков иных изобразительных средств» (11, 5).
Научное мышление сближает фантастику с реализмом. По глубокому убеждению Ефремова, «фантастические произведения в основе своей должны быть реальны, вернее, казаться таковыми. Думаю, в своем творчестве придерживаюсь этого правила, даже закона» (19, 215).
Научная фантастика — отрасль художественной литературы. «Никакого особенного «метода» в фантастике не существует. Можно говорить лишь о тех или иных приемах, в общем не разнящихся от приемов других видов литературы. Ошибочно противопоставлять фантастику реализму» (18, 75).
Утверждая способность научной фантастики к реалистическому видению мира, Ефремов опирается на теорию отражения:
«Теперь, когда мы начали яснее представлять себе устройство мозга, работу мысли и памяти, мы подошли к раскрытию процесса отражения мира в сознании человека, так гениально предугаданного основоположниками марксистской диалектической философии. Тем же закономерностям подлежит, конечно, и процесс «фантазирования». Поэтому если писатель в своих фантастических предвидениях в самом деле опережает науку, то он может это сделать, лишь исходя из каких-то определенных познаний. И чтобы не получилось повторных гениальных открытий, вроде вторичного открытия дифференциального исчисления одесским сапожником в начале нашего века, познания писателя должны быть на уровне переднего края современной науки. Иными словами, это достижимо тогда, когда сам писатель ученый.
Вот почему научная фантастика и фантастика вообще не может состязаться с наукой в объяснении и овладении законами природы и общества. В этом смысле можно говорить о примате науки над фантазией» (12, 474–475).
Наука необычайно разветвилась, и тем не менее планомерными исследованиями охвачена «лишь малая часть замеченных явлений, фактов, намеков природы… Привлечение внимания к этим или еще не использованным, или забытым возможностям — одна из наиболее серьезных задач научно-фантастической литературы. Только в таком смысле поиска в стороне от главных линий научных исследований можно понимать «опережение» науки фантастикой» (12, 474).
Ефремов рассматривает научную фантастику как историю, продолженную в будущее. Историк и аналитик по складу мышления, он прослеживает непрерывную цепь развития от глубочайшей древности до наших дней и, опираясь на научные представления, перекидывает мосты в грядущие времена. Переход от фантастики к историческому жанру для него закономерен и естествен.
