Темные числа - Зенкель Маттиас

Толстячок, с ног до головы закутанный в меха так, что виднелись только глаза, подмигивал из-под очков. Судя по говору, он был родом из какой-то центральноазиатской республики. Рядом стоял полный здоровяк в шинели, которая стала ему мала лет семьдесят назад, если он на самом деле сражался в ней с белогвардейцами. Пылающий фестивальным костром киоск его ни капли не интересовал, здоровяк застегнул под подбородком борта буденовки и выкрикнул:

– Братишка, третьим будешь?

У Дюпона, надышавшегося дымом, из горла вырвался только хрип, но собеседников такой ответ вполне устроил. Дюпона, когда его подхватили с двух сторон под руки и поволокли к темному подъезду, мучила одна мысль, парализуя ноги: наверное, нельзя в критической ситуации опираться на непонятно откуда взявшуюся парочку ряженых. Однако он был слишком слаб и не мог идти сам, к тому же компания из трех человек способна оказаться неплохой маскировкой для безопасного отступления. Обстоятельства складываются так, что самым разумным будет забрать тревожный чемоданчик из ячейки на вокзале и немедленно покинуть страну.

– С кем поведешься, от того и наберешься, – пыхтел толстячок. Когда они дотащили Дюпона до подъезда, здоровяк тоже едва переводил дыхание:

– Если есть деньжата, не пожалей для брата!

Дюпон выдал какое-то хрюканье и порцию черных от сажи соплей, но эти двое и не ждали слов. Они напряженно прислушивались к звяканью и шелесту, пока Дюпон рылся в кармане пальто. Заплатит он только за себя или покроет счет целиком? Он никак не мог вспомнить, какие цены на черном рынке. Здоровяк исчез в подъезде, а толстячок прислонил Дюпона к стене. Правое ухо мерзло, левое он не чувствовал, но это было меньшим из зол:

• пальто перепачкано кровью и сажей, а записная книжка с лазурной обложкой торчит из левого кармана;

• инвентарь Толстого и все фотокопии – в руках воров;

• удостоверение Афони, которое Дюпон прятал за козырьком меховой шапки, не только украдено, но и даст возможность за счет переклеенной фотографии де-факто объявить его в розыск;

• в голове страшный грохот;

• безжалостно ревет визгливая сирена;

• пламя от горящего киоска уже освещает подъезд.

Толстячок плотнее прижал Дюпона к стене, превратно истолковав его беспокойство.

– Тише, расслабься. Раз тебе так невтерпеж, первый глоток твой, даю слово.

На углу улицы уже не только трещал огонь: снег на деревьях таял, с веток капала вода, на тротуар с грохотом рухнула сосулька. Здоровяк вышел из подъезда, неся под мышкой картонку из-под обуви, и покачал головой:

– При всем желании не могу назвать наш климат пригодным для жизни.

– После оттепели всегда бывает грязь, а из грязи выползают новые вредители, – заметил толстячок, а здоровяк с укором бросил:

– Ни слова о политике, мы же договорились!

Дюпон, кашляя, пытался предупредить, что вместе с пожарными приедет и милиция, но эти двое не поняли:

– Ты прав, братишка, пойдем, мы тоже не любим пить стоя.

Кем был четвертый, который все время шел рядом? Как Дюпон ни пересчитывал, шагал только он, толстячок и здоровяк. Но на тротуар то и дело падала четвертая тень. Стоило им остановиться – тень исчезала.

– А я вас спршиваю: как можно прйти Садовое кльцо, когда пследняя бутылка не дпита?

Здоровяк после каждого глотка все чаще пропускал гласные, или у Дюпона что-то не так со слухом? Они уже допили вторую бутылку, и логика высказывания показалась ему безупречной. Профессиональная осторожность его не спасла: бормотуха из бутылки без этикетки даже в крохотных дозах мгновенно воздействовала на измотанные нервы, и организм требовал новой порции успокоительного. Толстячок извлек из глубин пальто нагретые яблоки. Здоровяк немедленно затянул из классики: «Эх, яблочко, сбоку зелено, Колчаку за Урал ходить не велено…»

Дюпон прокашлялся от копоти, но не мог выговорить ни слова по-русски. Он только ронял подбородок на грудь и молчал, мысленно видя себя с высоты птичьего полета: молчание в пустоту известно всякому, кто всецело познал состояние сложного и тяжелого опьянения. Лишь когда толстячок, сидя на корточках, начал готовить к распитию третью бутылку, Дюпон заметил, что тот разбавляет самогон каплями из пузырька.

– Незамерзайка, – пробормотал здоровяк.

Эта мера показалась Дюпону совершенно оправданной: в конце концов, снова пошел снег. Спустя три глотка ему вспомнились слова атташе по вопросам экономики, что граждане СССР привиты противоядиями. Пытаясь выплюнуть жидкость, он подавился, запутался в собственных ногах и налетел на дорожный знак. Последнее, что услышал Дюпон, было: «Всю псню испртил».

Как сквозь сон Дюпон увидел себя под пальмой. Согнув ноги и зажав ладони между коленями, он лежал на мраморном полу в укромном уголке между цветочной кадкой и трубой отопления, которая шла вдоль стены большого зала ожидания. Только сумасшедший или святой мог устроить его в таком первоклассном местечке, заботливо подсунуть под голову записную книжку с лазурной обложкой и положить кошелек обратно во внутренний карман. Вдобавок Дюпон увидел, что на его промокшие ботинки ниспадают волосы армянской принцессы, а измазанные кровью виски облизывает сенбернар. У последнего, правда, на шее был не бочонок с бренди, а электронные часы. Когда двадцать девятая минута на табло сменилась вдруг тридцать третьей, по всему вокзалу стали раздаваться свистки. Звуки разносились над выложенными плиткой полами, лестницами и подоконниками, и им вторила какофония детских криков, ругани, сонного сморкания и мокрого кашля. Дюпон угрюмо выглянул из-за кадки: уборщицы в выцветших халатах сыпали опилки и широкими вениками мели их по коридорам, которые вокзальная милиция расчищала трелями. Тем, кто не повиновался сразу, милиционеры отработанными движениями помогали подняться или проснуться. По громкоговорителям сообщали о вчерашних поездах. Не обращая внимания на шум, Дюпон опустился на пол и закрыл глаза. Агрессивные продукты метаболизма раздражали зрительные нервы, а те незамедлительно сигнализировали о неприятных ощущениях желудку.

– Осторожно, мы попались, – услышал он женский голос.

Дюпон неохотно сел и увидел молодую бродяжку с разноцветными волосами. Она предостерегающе двинула его по подошвам ботинок и умчалась.

– Ну что, папаша, в конгрессе аптекарей участвовал?

– Смахивает на клиента обезьянника. Забирай, Трофимыч.

Перспектива оказаться в вытрезвителе, что неизбежно повлекло бы за собой выяснение личности, придала Дюпону сил.

– Не надо, я жду поезд, – заверил он, уставившись в начищенные ботинки.

Он поднялся, держась за кадку, и застонал: в голове словно трещал скворец и никак не хотел униматься.

– И куда ты собрался в такую рань? – поинтересовался милиционер. – Стой, не отвечай: ждешь утренний, значит, в Ростов-на-Дону? Нет, нет, человек, который в такую погоду путешествует без шапки, наверняка родом из Сибири, правда? По глазам вижу, ты держишь путь далеко на восток, к великому Иртышу, – заявил Трофимыч и запел:

– …цветет наш Омск с его садами… – более-менее в такт прохрипел Дюпон, надеясь, что милиционеры удовлетворятся местом назначения. Если бы он настаивал на электричке, по правилам игры пришлось бы показать паспорт. Милиционер проявил себя как образцовый работник, который самоотверженно посвящает себя рутинным делам:

– Покажи билет!

– Еще не купил, товарищ начальник.

Трофимыч хитро усмехнулся, словно Дюпон подсказал ему мысль:

– Чего тогда сидишь? Давай, давай! Ты же не хочешь опоздать на поезд, а?

Он прочно ухватил Дюпона за плечо и потащил через зал ожидания более-менее по прямой. Был тот критический час, когда все наземные и подземные существа торопились на работу. Можно было бы ринуться напролом сквозь толпу пассажиров и сбежать, если бы организму Дюпона не приходилось бороться с этанолом и диоксинами, если бы не нейромоторные расстройства после удара в висок, если бы… Милиционер провел Дюпона в самое начало очереди и простучал на окошке что-то азбукой Морзе.