О муравьях и динозаврах - Цысинь Лю
Дорога была очень широкой — Цинни трудно было поверить, что такие бывают. Она, вообще-то, знала, что бежит по самой большой в мире площади. Слева возвышалась мощная стена в уникальном восточном стиле, за которой, как Цинни тоже знала, находится императорский дворец. По правую руку раскинулся сквер, посреди которого развевался национальный флаг, древний и юный, как и эта огромная страна. Цинни с малых лет думала, что здесь правят короли или императоры, но ей объяснили, что это республика, как и у них. И, больше того, народ здесь страдал сильнее и дольше, чем ее соплеменники. Цинни только-только успела подумать об этом, как на глаза попалась ярко-красная таблица. Показалась, мелькнула и осталась позади. На ней было написано «21 километр». Половина марафонской дистанции пройдена. Цинни все так же держалась в нескольких шагах за Эммой. И вдруг Эмма оглянулась; Цинни отметила про себя, что та впервые за весь забег прямо посмотрела на соперницу. Она поймала ее взгляд — в нем не было ни высокомерия, ни презрения — только изумление. Еще Цинни успела заметить страх. И воскликнула про себя: «Эмма, светоч моей души, чего ты боишься? Я должна следовать за тобой!» Цинни должна убежать, хоть даже и не знает куда. Она должна сбежать от родственников господина Оки. От тех, которые явились вместе с ним в ее жилище. Жена мистера Оки с младенцем на руках. И трое братьев этого младенца. И еще несколько родственников, которых она не знала. Они указывали на нее пальцами и гневно допытывались у Оки, где он взял эту никчемную девчонку и зачем. Ока сказал, что это будущая звезда марафона. А они разъярились еще пуще и называли Оку мерзавцем и всякими другими нехорошими словами. Кому нужен этот марафон, когда люди ежедневно умирают от голода?! Да, всем давно известно, что у него в голове не все дома и он живет в мечтах, но как же он мог продать старинный Коран с золотыми буквицами? Это же была бесценная семейная реликвия! Вся семья давно голодает, но никому не пришло в голову продать это сокровище, и вдруг ты, ни у кого не спросясь, продал его и на эти деньги устроил царскую жизнь нищей немой побирушке. А молока для родного внука не купил! Ты что, не слышал ни разу, как он плачет ночами? А немного позже кто-то пустил сплетню, что Ока был любовником Вьенны, матери Цинни, что Цинни родилась от этой связи и даже документы об этом есть. Сначала все сочли, что это глупость, потому что как раз за несколько лет до рождения Цинни и после того Вьенна жила в городе далеко на севере, и об этом-то документы сохранились. А Ока в это время служил в морской пехоте, участвовал в первой западноазиатской войне и даже был ранен. Но клевета не стихала, а, напротив, ширилась, и вскоре заговорили, что, дескать, Ока и не воевал вовсе, а все его документы о службе в армии и ранении поддельные и что на самом деле в годы первой войны он отсиживался на севере, с Вьенной.
К тридцатому километру Цинни держалась все на таком же расстоянии за Эммой. Состязание непрерывно транслировали по телевидению, и оно заинтересовало весь мир. В небе висели два вертолета с телекамерами. В Республике Западной Азии люди сгрудились перед телевизорами и вокруг радиоприемников и, затаив дыхание, следили за заключительным этапом олимпийской программы.
Как раз в этот момент, от нехватки кислорода, весь мир перед глазами Цинни съежился в туманный комок. Сердце у нее в груди билось с силой бомбовых ударов, разрыв за разрывом. От каждого вдоха грудную клетку пронзало болью. Вместо асфальта лежала пухлая неровная вата, на которую невозможно было твердо поставить ногу. Она поняла, что действие таблетки закончилось. В гуще черного тумана вырисовывалось множество золотых звездочек, сложившихся в образ. В образ олимпийского огня. «Мой огонь догорает, — думала Цинни. — Гаснет. Генерал Уэст зажег его, улыбнувшись по-отечески. Цинни, если ты не хочешь, чтобы он погас, ты сама должна загореться. Ты можешь загореться? Зажгите меня!» — крикнула Цинни. Генерал наклонился, вытянул перед собой руку с факелом. Цинни почувствовала, что вспыхнула — взревел огонь, повеяло раскаленным воздухом…
В тот вечер Цинни собрала свои скудные пожитки и пришла в комнату Оки в учительском общежитии. Из дома его выставили уже несколько дней назад. Цинни жестами объяснила, что уходит. Учитель, молила она, вернитесь домой. Купите внуку молока.
Ока покачал головой, которая за последние дни стала совсем белой.
— Цинни, ты же знаешь, что это наше с тобой общее дело. Ну зачем тебе уходить? Может быть, ты решила, что у меня не было причин помогать тебе? Могла так решить? Могла. Ну так я тебе признаюсь: это не сплетни, а чистая правда. Я твой отец. И всего лишь хочу оправдаться за свое преступление. Искупить грех.
Цинни и до того не то чтобы совсем не верила слухам, но все же старалась воспринимать их скептически. Нет, она не кинулась со слезами в объятия вновь обретенному отцу. Слишком многим она была обязана матери и собственным усилиям. Так что слова тренера она восприняла с внешним спокойствием. И все равно это был счастливейший миг ее жизни. Она наконец-то обрела отца.
И тут Цинни услышала негромкий женский плач. Это плакала на бегу Эмма. По щекам ее текли слезы, она хныкала и бормотала что-то. Цинни очень плохо знала английский язык — она окончила всего шесть классов школы, да и те с перерывами, но все же разобрала те несколько слов, которые твердила себе под нос Эмма: «Боже… что мне делать?.. Скажи… Что делать?..» В первое мгновение Цинни чуть ли не пожалела Эмму. Светоч моей души, беги дальше! Что я без тебя? Я не знаю предназначения. Ну а Эмма получила ответ из наушника, вложенного в правое ухо. Она обращалась не к Богу, а к своему тренеру по крохотной рации. «Не бойся. Мы видим, что Цинни выбивается из сил. Она уже на пределе, а у тебя хороший запас. Успокойся. Знаешь, Эмма, сбавь немного, пропусти ее вперед».
Когда Эмма замедлила бег, Цинни в первые секунды обрадовалась и, едва почувствовав, что соперница следует за ней по пятам, осознала: настал момент истины. У Цинни имелось три варианта дальнейших действий. Первый — тоже сбавить темп, дать Эмме поравняться с собой и продолжать бежать нога в ногу. Это пойдет на пользу Эмме, даст ей физический и психологический отдых. Второй — лидировать в прежнем темпе. Это тоже даст Эмме возможность восстановиться психологически, в чем она нуждается сейчас больше всего. В общем, первый и второй варианты позволят Эмме восстановить несравненный боевой дух, который сделал ее звездой первой величины в марафоне, а финишный спурт Цинни наверняка проиграет. Так что надежду на победу оставляет только третий вариант: прибавить скорость и оставить противницу позади. Цинни настолько устала, что ей было страшно даже подумать о том, чтобы прибавить ходу, и все же она выбрала именно этот вариант. Она начала ускоряться. Даже для самых опытных бегунов на длинные дистанции продолжительное лидерство является тяжелым психологическим грузом. Именно поэтому в марафонских забегах, как правило, участники разбиваются на несколько групп, поддерживающих постоянную скорость. Если кто-то из такой группы предпринимает ускорение, но не может достаточно далеко выйти вперед, он оказывается всего лишь в роли ведущего и задает темп для кого-то из преследователей, который впоследствии вырвет победу. А ведь у Цинни вовсе не было соревновательного опыта — разворачивающаяся перед ней дорога не заканчивалась финишем, и соперником Цинни был лишь теплый летний ветер. Она была подобна пловцу, следующему в океане за лодочкой. Вдруг эта лодочка исчезает, и она остается одна среди бескрайних волн. Ей было необходимо немедленно найти какое-то предназначение или цель, куда можно было бы устремить душу. И она нашла ее. Она хотела добраться к отцу.
Ока отправил Цинни к безработному тренеру по кроссовому бегу, чтобы она хоть немного потренировалась под непосредственным руководством. Через пять дней Цинни узнала, что ее отец умер. Она опрометью кинулась обратно, однако успела лишь получить урну с прахом Стурма Оки. Цинни видела в последнее время, что он слабел с каждым днем, но не могла предположить, что он сдавал кровь за деньги, чтобы оплатить ее тренировки. А вскоре после того, как Цинни по его настоянию пошла заниматься с другим тренером, он прямо на уроке в школе упал и больше не поднялся. Так же как и в день смерти матери, Цинни молча сидела в своей комнатушке, и тусклый лунный свет падал из окна на грубый сосуд с прахом ее отца. Но вскоре дверь шумно распахнулась, и в комнату вломилась толпа родственников Оки во главе с его женой. Все стали орать на Цинни, требуя, чтобы она призналась, что он оставил ей, и принялись переворачивать все, что попадалось на глаза. Следом за ними вбежал престарелый директор школы, пытавшийся убедить их не шуметь и не буйствовать. Тут кто-то обнаружил под подушкой новенькую футболку, купленную Окой для ученицы, и нащупал подшитый потайной карман. Его тут же грубо разорвали и обнаружили конверт, содержимое которого определенно предназначалось Цинни. Ока, судя по всему, хорошо знал, что долго не протянет. Директор школы выхватил конверт и заявил, что если Цинни родная дочь учителя Оки, то письмо является ее наследством. Жена Оки снова разоралась, схватила урну с прахом и начала в бешенстве трясти. Внутри что-то брякало. «Обручальное кольцо!» — взвизгнула она, сдернула крышку и высыпала белый пепел на стол. Цинни с плачем кинулась вперед, но ее грубо отшвырнули. Она отлетела в угол и упала, а родственники Оки принялись рыться в кучке праха. Цинни вскочила, снова кинулась к столу, и ее снова оттолкнули. Тут кто-то нащупал кусочек металла, но тут же с руганью бросил его на пол, до крови разрезав ладонь. По измазанной пеплом коже хлынула кровь. Директор школы бережно поднял странную находку. Это оказался маленький кусочек металла в форме листа водяного каштана с острыми, как бритва, уголками. «Это осколок ручной гранаты» — сказал он. «Боже, неужели Ока и в самом деле воевал на юге?!» — воскликнул кто-то. Некоторое время все растерянно молчали, но потом до родственников покойного дошло, что это значит. «Цинни, Ока тебе не отец, и ты ему не дочь! У тебя нет никакого права на его наследство!»
