Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
Празднество кончилось. Мир стал проясняться. Смысл уплывал все дальше. Слава обнаружил, что матч и литература заброшены, класс толпится перед ним, как перед экскурсоводом, Оксана отталкивает напирающих Диму и Ольгу, а всех объединяет кровожадное выражение на лице. Он попытался вспомнить, больше рефлекторно, чем осмысленно, но, конечно же, в подробностях собственной автобиографии ничего подобного не обнаружил. От этого стало легче. Небольшая шероховатость. Пароксизм агрессии. Давно отработанная схема, так поначалу его пугавшая. Спокойствие породило вялость и он посчитал нужным даже отряхнуться. Толпа недобро засмеялась.
Оксана поправляла Славе пиджак, скрутившийся впопыхах как гайка на болте - пуговицы почти съехали на спину. От внезапного смеха девушка вздрогнула и побледнела. А она боится, удивился Слава.
Неужели тут есть чего бояться? Нет, в принципе бояться можно всего - это не столько внешняя, сколько сугубо внутренняя реальность. Почему бы не испугаться думать о красножопой обезьяне, или о букве "т" в произносимых словах.
- Все хорошо, - еще раз подтвердил Слава.
- А мне все равно страшно, - честно сказала Оксана.
- Ты еще не привыкла, - он посмотрел на часы с одинокой стрелкой, - слишком мало времени прожито.
- Почти жизнь, - пожала она плечами.
- Поверь мне, даже костыли и протезы смешны на фоне вечности. Смотри - я смеюсь! Просто хохочу!!! Когда у нас в кулаке молодость, то все остальное - мираж, паутина на потолке. Знаешь, как бороться с паутиной на потолке?
- Щеткой и мылом, наверное.
- Чепуха. Достаточно не разводить мух и комаров.
Оксана покачала головой.
- Не понимаю. Ничего не понимаю. Словно во сне - все реально и, следовательно, логично, но стоит проснуться и начинаешь сходить с ума.
Слава принялся расталкивать толпу. Ребята нехотя расходились. Девчонки хлопали его по рукам и взвизгивали. Хотя было прохладно, а, судя по сквозившему через замочную скважину ветерку из проветриваемого класса, на улице даже и морозно, он здорово вспотел и вообще ощущал себя каким-то нечистым, вываленным (что, строго говоря, так и было) в пыли. И теперь смесь грязи и пота подсыхала, покрывая кожу ломкой и тесной соленой корочкой. От пиджака и рубашки пахло немытым полом, брюки болезненно вздулись на коленях, наведенные стрелки затупились, покоробились, ботинки тускло отсвечивали голой белесой кожей.
Он попытался на манер ослика Иа-Иа заглянуть назад, но заметил только обвисший зад брюк, который не скрывали шлицы пиджака.
- Ужасно, - пожаловался он Оксане. Она тактично промолчала, но ее левая бровь предательски дернулась, подтверждая - ужасно.
- Мне надо переодеться. Только вот во что?
- В спортивную форму, - предложила Оксана.
- Тебя не слишком затруднит принести мне ее в изолятор? Заодно и Бубнова навестим?
- Да не слишком, - пожала она плечами. - А ты это серьезно?
- Нет, - честно признался Слава, - серьезным я быть уже не умею, а то ходил бы в трусах. Короче говоря, что-то наподобие волейбола с костями. Ты не перепутаешь. И "Мальборо" с завязками.
- На гульфике?
- На пупике. Не спутай, милая.
Из туалета не стоило возвращаться.
В изолятор можно было попасть только из врачебного кабинета - дверь в него скрывалась между зашторенным шкафчиком и большим столом, заваленным картами учащихся, покоробившихся от частого перелистывания и поэтому прижатых пресс-папье в виде отлитого из свинца черепа. Были здесь незаменимые весы и штафирка, несколько раз чиненная, пару раз укороченная, пару раз удлиненная, с приколотым листком, на котором написан последний по времени поправочный коэффициент. Насчет точности весов ничего известно не было.
Вместо обычной осмотровой жесткой койки, обтянутой ледяным дерматином и утепленной коротенькой пеленкой, около окна стояла мягкая кушетка, почему-то называемая "зигмунтовкой". Кроме медсестры - Калерии Борисовны (в просторечье - Холеры), здесь проживал скелет, но в настоящее время он отсутствовал, видимо готовился к занятиям.
Слава угодил аккурат к чаепитию. Плевался кипятком электрический чайник в предусмотрительно подставленную под носик шприцеварку, в большой мензурке настаивалась заварка, из-за черепа выглядывали пузатые чашки с почти вангоговскими подсолнухами и банка варенья. Калерия раскладывала смородину в чашечки Петри, немилосердно капая на стол, а директор, развалившийся на "зигмундовки", недовольно морщился. Чистоплюй еще тот. Красные шаровары и вышитые кожаные сапоги его эффектно оттенялись зеленым велюром кушетки. Не хватало только кальяна и одалисок. Бритая наголо Калерия на эту роль не годилась - слишком уж была худой и высокой. Там, где следовало бы, ее белый халат и не топорщился.
- Я к Бубнову, - ответил на вопросительный взгляд Калерии Слава. - Я быстро, - успокоил он директора.
- А что у нас с Бубновым, Калерия Борисовна, - сказал директор без вопросительной интонации.
- В обморок упал, Рафик Талгатович, перед самым первым уроком. Ничего серьезного - с Костей неожиданно встретился, не успел подготовиться.
- Твоя работа, Клишторный, - пошутил провидчески директор. - Знаю я тебя, - пригрозил он толстым и густо поросшим черными волосами пальцем.
Чайник выплюнул еще одну водяную порцию, ванночка переполнилась и Калерия выдернула шнур. Розетка вывалилась из стены, повиснув на пожелтевших проводках.
- Будешь чай, Слава? - спросила она. - Бубнов спит еще после укола.
Слава сдвинул расклеившуюся коробочку с тонометром, покосился на череп, присел на краешек стула. Мензурка с заваркой оказалась горячей - Калерия долго дула на пальцы, другой рукой роясь в столе. Ничего лучше краешка собственного халата она не нашла, расстегнула нижнюю пуговицу, взялась через полу за склянку и плеснула в чашки. Слава вытянул шею, но ничего интересного, кроме желтых брюк с голубыми ветками сирени, он под белым халатиком не увидел.
- Бубнов, Бубнов, - пробормотал директор, сцепив руки на затылке. - Шаманская фамилия, какая-то. Он, случайно, не ненец?
- Откуда у нас немцы, Талгат Рафикович? - удивилась медсестра. - Кто бы осмелился? У нас и оценки совсем другие - у нас пятерка, а у них это значит - двойка.
- А он двоечник? - оживился директор.
- Не знаю я, - смутилась Калерия, - Как, Слава?
- Хорошист он, твердый, - твердо сказал Слава, - а по физкультуре у него только пять.
- Немцы не позволили бы, - уверенно заявила Калерия. - Они вон как на Олимпиаде выступили в плавании. И легкоатлеты у них очень сильные. И гандболисты.
- Немцы? - переспросил директор. - Спасибо, Калерия Борисовна. Очень хорошо, просто замечательно! Позвольте, какие немцы? При чем тут немцы? У немцев шаманов нет.
