Ирина Белояр - Уайтбол
Саша промолчала, и слава богу. Возражения прозвучали бы слишком фальшиво. Мы здесь все и так уже объелись взаимной ложью, скоро из ушей польется.
— У меня к тебе просьба, Саш. Когда вернемся, дай мне, пожалуйста, посмотреть тот файл. Никто не узнает, обещаю.
Молчание.
— В конце концов, это ведь моя история болезни.
— Вот именно — твоя. Что ты там нового увидишь.
— Может, и увижу… Вообще-то я хочу проанализировать цветные куски. Разобраться, по какому принципу их выделили из остального текста.
— Зачем.
— Может быть, удастся понять, для чего меня держат на этой базе.
— Ничего ты не поймешь, Мишка. Просто приобретешь очередную фикс-идею. У тебя их мало?
Вот, значит, как она обо мне думает: параноик. По меньшей мере — эдакий мнительный тип. Здорово. Посмотрела бы на себя вчерашнюю. Из кого, спрашивается, фикс-идеи фонтаном бьют?
Ах, ну да. Как она посмотрит на себя вчерашнюю, если наша ночная стычка присутствует только у меня в голове. Интересно, что сегодняшняя Сашка думает о перспективе парадокса времени?
— Саш, я вспомнил Алю Луневу. Нашу аварию и все остальное.
— Ты мне уже вчера сказал.
О-па… значит, что-то все-таки было.
— Парадокс времени возможен? — в лоб спросил я.
— Опять двадцать пять. Миш, переклинило тебя. Я же объяснила: теоретически можно допустить что угодно, но это не повод носиться с каждым допущением как с писаной торбой. Ты так окончательно свихнешься, ей-богу.
— Не понял. Идея парадокса времени — моя?
— Ну, не моя же.
Все. Привет. Кто-то из нас уже окончательно свихнулся. Может быть и я. Немудрено, после стольких потрясений…
— Не надо было тебе прилетать на Землю, Сашка. Поднимать Элли Джонсон из мертвых.
Доктор отвернулась и тихо ответила:
— Миш. Для меня это все оказалось… не меньшим ударом. Не ожидала. Не понимаю, как можно так обращаться с людьми.
Стало холодно и безнадежно тоскливо. Жалко Сашку, себя, других. «Отстал — погиб, а здесь не богадельня…» Много маленьких человечков, каждый со своими тараканами в голове. Каждый умирает в одиночку, когда надо бы держаться друг за друга… А над всем этим — кукловод, который дергает за ниточки. Ему наплевать, что чувствуют куклы. Ему важно, что они делают.
Я потянул напарницу за руку, усадил к себе на колени, зарылся лицом в ее волосы.
— Не раскисай, Мишка, — ровным голосом сказала Саша. — По крайней мере, тут. Хочешь — пойдем обратно, на базу. Скажем, что мы не в форме.
— Не хочу.
— А чего хочешь.
— Тебя.
— Прямо здесь.
— Здесь и сейчас.
— С ума сошел.
— Ладно тебе строить из себя робкую овечку. Кто в аномальном море купался несколько дней назад? Или этого тоже не было?
— Всему есть предел. Я не готова трахаться по эту сторону от КПП.
— А я не готов идти на ту сторону. Не только трахаться. Вообще не готов туда идти. Хорош уайтбол или плох, но здесь мы свободны. Там нас дергают за ниточки. Мы с тобой будем заниматься любовью, а кто-то будет все это записывать на пленку, как полезный опытный материал. Я больше не хочу там жить.
— О'кей, останемся жить здесь… Миш, давай ты успокоишься и пошевелишь мозгами немножко.
— Не хочу успокаиваться и шевелить мозгами… Кстати! Случайно пошевелил: если мы сейчас трахнемся — к герою вернется утраченная возлюбленная, и сценарий будет соблюден.
— Вот оно в чем дело. Ты, дорогой, не меня хочешь. Ты опять обсасываешь свою фикс-идею парадоксов времени.
— Я тебя очень хочу. Давно. А заодно ты поможешь мне избавиться от фикс-идеи парадоксов.
Попробовал докопаться до молнии на Сашином комбинезоне, но молнию пережимала обвязка. Хрен тут до женщины доберешься через все эти рождественские украшения.
— Идем на базу, Миш, — Саша попыталась вырваться. Я удержал.
Справился с карабинчиком, фиксирующим обвязку.
— Никуда мы не пойдем. Все куда-то идем, а толку никакого.
— Подумай: если на этом месте через минуту пропасть разверзнется.
— Ни фига. Такого в сценарии нет, — я сгреб Сашу в охапку, уложил на траву. Что-то больно врезалось под ребро — компас, что ли.
— Да забудь ты про этот сценарий! — неожиданно эмоционально выпалила Саша. Я чуть было не растерялся.
— Уже. Уже забыл. Все в порядке.
Она сделала еще одну отчаянную попытку отбиться.
— Миш, нас наблюдатели видят.
— Кому неудобно — пусть не смотрят.
— Мне неудобно.
— Ну, и ты не смотри…
Уговаривал еще минут пять, попутно отстегивая элементы рождественской гирлянды. Уговорил. Белый мяч посодействовал, чтоб я сдох. И не спрашивайте, откуда я это знаю.
…Конечно, если события того дня произошли на самом деле. Теперь я уже не уверен. Может, ничего и не происходило. Или происходило, но не со мной.
* * *— Кажется, наступает вечер, — вяло заметила Саша.
— Это — намек, что я тебе надоел?
— Это намек, что уайтболу надоели наши упражнения. Может, хотя бы спать домой пойдем.
— Твое приглашение в силе?
— В силе. Давай выбираться отсюда. Интересно, что наблюдатели скажут.
— Ничего не скажут, если они воспитанные люди. И вообще — ты не виновата, тебя грязно изнасиловали.
— Иди на фиг, — Саша натянула комбез. — На базе — паноптикум, энтропия бьет ключом, без пяти минут осадное положение — а у нас тут пир во время чумы. Трах в процессе мирового катаклизма. Кому расскажи — не поверят… Слушай, ты не знаешь, где мы находимся?
Озера не было.
Леса — тоже.
Небольшой пятачок зелени под нами растворился, как только мы оба поднялись на ноги. Те причиндалы первой необходимости, которые мы не успели пристегнуть, канули в небытие.
Вокруг — высокие скалы неестественного синего цвета. На скалах — растения, похожие на лианы, но ярко-красные.
В небе — две голубоватые луны. Сумерки… нет, наверно это ночь здесь такая, светлая. Огромное, невозможно огромное количество ярких звезд…
— Это не Земля.
— А что? — растерянно спросила Саша.
— Может, Эреб?
— На Эребе нет ничего подобного.
— Тогда — Аркадия. Или Гиперборей.
— На Гиперборее холодно, насколько мне известно. Аркадия — черт ее знает, но там, вроде, нет наземной растительности, лиан никаких нет… Слушай, Мишка, наши миры — галактическая окраина, как и Земля, а этот… И вообще. С кого уайтбол может считывать такие ландшафты, если у нас из космоса только я и Ри.
— Значит, глюки.
— С какой стороны мы пришли?
Единственный уцелевший компас возомнил себя часами: стрелка двигалась по кругу, методично перемещаясь на малые — «секундные» — отрезки… Собственно часы и фонарики сгинули как класс. Сохранилась одна рация, но она молчала, как пленный партизан.
