Айрис Мердок - Дикая роза
Миранда посмотрела на него. Ее большие карие глаза поблескивали, ожившее лицо играло. Потом она отвернулась.
- Иногда мне кажется, что жить дальше нет смысла. Ведь все равно мы все скоро взлетим в воздух. Уж лучше умереть молодой, по своей воле, чем потом медленно умирать от лучевой болезни.
Тон был все еще снисходительный, но слова ее потрясли Феликса. Он в самом деле держался с ней глупо. Только бы она этого не заметила.
- Я считаю, - сказал он, - что жизнь нужно воспринимать как работу. Вот как в армии. Ступай, куда пошлют, делай, что приказано.
- Но вы-то так не делаете. - Теперь в ее взгляде была озорная насмешка. - Вы-то можете выбирать себе работу, можете и в Индию поехать, и остаться в Англии.
Хитра девчонка, и все-то ей известно!
- Да, - сказал Феликс, - на этот раз мне повезло. Обычно так не бывает.
- А я хочу, чтобы мне везло всегда.
- Ты еще мала, - сказал он, немного утомленный этим спором. - Самое важное в жизни - это другие люди, уже по одному этому нельзя уходить из жизни, когда заблагорассудится. "Мы члены друг другу", как говорится в богослужении. Но может быть, ребенку этого не понять.
- А я разве ребенок? - спросила Миранда, сгребая кукол в охапку и не отпуская его взгляда. В глазах ее был упрямый вызов.
Феликс опешил:
- О черт, ну конечно, ребенок!
Оба рассмеялись.
- И кстати, - сказал он не совсем уверенно, - у меня есть для тебя подарок.
Он вытащил куклу из кармана и поставил на диван, прислонив к колену Миранды.
Этого она не ожидала. Минуту она смотрела на подарок, приоткрыв рот, выронив остальных кукол. Потом перевела взгляд на Феликса, и теперь в глазах ее была мрачная ярость, которую он не смог бы объяснить. Снова обратившись к кукле, она взяла ее в руку, медленно потянула к себе, как будто хотела прижать к груди, потом уронила на колени. Всхлипнула, отвернулась, уткнулась лбом в спинку дивана. Еще несколько всхлипов, подрагивающие плечи. Потом она выпрямилась, вытерла глаза, в которых почти не было слез, и сказала сухо:
- Спасибо, Феликс.
Феликс с удивлением наблюдал эту забавную, явно разыгранную маленькую драму. Никогда ему не понять Миранду. Он украдкой взглянул на часы.
28
Энн медленно шла в гору по тропинке между кустами французских роз. Позади нее прямо вверх поднимался густой белый столб дыма от костра. День был тихий, без дождя, но тяжелый и пасмурный, под желтым небом. Чтобы разжечь костер, Энн взяла одно из ведер со старой бумагой, хранившейся для этой цели в сарае. В Грэйхеллоке ничего не пропадало зря, и Нэнси Боушот была строго приучена сортировать содержимое мусорных корзин. Сейчас, поднимаясь по склону, Энн заглядывала под красные колючие гнутые стебли не скрывается ли там Хэтфилд. Боушот доложил, что рано утром видел кота в поле, пониже питомника, где он пожирал крольчонка.
От Рэндла, конечно, не было ни звука. Какая-то знакомая Клер Свон сообщила ей, что видела Рэндла в Риме - он завтракал с Линдзи в дорогом ресторане под открытым небом, - и Клер с негодующими возгласами передала эту информацию Энн, тем причинив ей жестокую боль. Логично было предположить, что, поскольку Рэндл находится в Риме с Линдзи, они будут завтракать в дорогих ресторанах под открытым небом. Но слова эти разбудили воображение Энн, и она увидела балдахин из виноградных лоз, и сияющее безоблачное небо, и любовников, склонившихся друг к другу через столик.
Энн уже не могла сладить со своим сознанием. Никогда с ней такого не бывало, это походило на морскую болезнь. Она куда-то неслась так быстро, что рябило в глазах. Образы близких, ее собственный образ ширились, расплывались. Все вырастало до чудовищных размеров и в то же время теряло четкие очертания. Ей страшно хотелось отдохнуть, но движение все убыстрялось, ослепляя ее и вызывая постоянную тошноту.
Энн уже была отчаянно влюблена в Феликса. После того как она, услышав его признание, с удивлением поняла, что _готова_ влюбиться, спуск к любви совершился неудержимо, как лавина. Между ней и любовью к Феликсу не стояло ничего - ни преград, ни задержек. Стоило увидеть эту возможность - и любовь завладела ею так полно, так властно, что ей легко было себя убедить, будто она любит Феликса уже много лет. Ведь готовилось это долго; и, несмотря на теперешнее безумие, она знала, что это не прихоть и не пустая забава, что любовь гнездится в самых глубинах ее существа. Она предъявляла все права на свою любовь к Феликсу, она прочно обосновалась в этой любви.
От Феликса она пока скрывала свои чувства, избегая долгих интимных бесед и отчасти притворяясь, что целиком поглощена Мирандой. Даже в отсутствие Миранды она ухитрялась не расставаться с ней, делая из дочери тему для разговоров и тем самым как бы оставаясь под ее надзором. Она боялась, что может потерять над собою власть - броситься в объятия Феликса или упасть перед ним на колени; и от усилий устоять на ногах положительно деревенела, ибо она знала, что, как ни велика сейчас ее и его любовь, вместе взятые, подобная сцена увеличит ее еще во сто крат. А по существу, она и до сих пор не знала, как намерена поступить.
Дело в том, что в ней, с демоническим упорством поспевая за любовью к Феликсу, росла новая, темная страсть к Рэндлу. Один словно был адским двойником другого; и порой, когда она пробуждалась от неспокойного сна, не уверенная в том, который из них ей снился, ей чудилось, что две эти любви зависят друг от друга. Любовь к Рэндлу была сплошным насилием и болью; казалось, она не может не повредить тому, на кого направлена. Она была совсем не похожа ни на ее давнишнюю романтическую влюбленность в молодого Рэндла, ни на ее ровную, устойчивую любовь к мужу. Странно, как она вообще догадалась, что это любовь. Неотвязное, как наваждение, чувство это ее страшило; и оттого, что минутами Энн была склонна усмотреть в нем всего лишь свою исступленную обиду и ревность, она старалась не давать ему воли. Она стала понимать, что одной ей не справиться.
Феликс пытался ей внушить, и сама она пыталась себе внушить, будто времени у них много. Но она знала, что это лишь утешительный вымысел. На самом деле времени было очень мало. Прежде всего в ее возрасте, в возрасте Феликса смешно говорить о том, чтобы ждать годами. Но и в самой ситуации что-то требовало быстрого решения. Она не сомневалась ни в своей, ни в его любви и в теории не считала, что должна его уступить более молодой женщине. При том, как ее омолодила острая, властная тяга к Феликсу, она чувствовала себя вполне достойным предметом любви. Рассудком она понимала, что Рэндл едва ли вернется. Она годами отказывалась признать, что Рэндл ее ненавидит, отказывалась даже в мыслях произнести это слово. Но в последнее время она была вынуждена это признать, ощутить всю силу его ненависти и отчасти понять ее характер. Рэндл видит в ней разрушителя, дьявола.
