Михаил Тырин - Семьи.net (сборник)
– Не знаю, – ответило Машо. – Если все старое, если ничего нового – скучно.
– А скуки тоже должно быть достаточно, – окинул взглядом комнату Федор. – И веселья. И старого, и нового, всего. Если только веселиться, если только все новое, то это уже не скука будет, а тоска. Смертная. Ну вот, третий тост у нас всегда невеселый, ты уж прости. За тех, кто не вернулся с войны. И за наших, и за ваших.
Федор чуть приподнял стопку и залпом выпил. То же сделали и все другие, кроме Маши и Алексея. Машо поперхнулось полной стопкой водки.
– Да, много не вернулось, – прокашлявшись, сказало оно. – А у вас, значит, два сына воюют…
– Да, Семен и Иван, – глухо ответил Федор. – От Ивана полгода вестей нет. Что с ним, Бог знает. Давайте за то, чтоб вернулись.
Взрослые тихо чокнулись, Маша перекрестилась.
– Бог… – тем временем прошептало Машо. – Если он даже есть, что он знает… О нас знает… Зачем мы ему…
– Все знает, – встрепенулась Рита. – Мы говорим с Ним, а Он с нами. Иначе бы не верили. А я верю. И верю, что Иван вернется.
– Все в Божьих руках, – отрезал Федор. – Ну что, Андрей, обо многом хотел тебя спросить, но давай завтра, не клеится сейчас болтовня что-то. Давай вот… Перед чаем – по обычаю.
Новую стопку водки и чай пили молча. Но Машо все-таки сочло своим долгом прервать тишину.
– Федор, а что у вас говорят – что после войны будет? Вы наших перевоспитывать станете? Или просто эвтаназируете всех?
– Фу, слово какое – эвтаназия! – с брезгливой полуулыбкой ответил хозяин дома. – Как вы хорошо за ним спрятались. Да не перебьем мы вас, не боись! – улыбка Федора стала шире. – А что будет… Бог знает, что будет… Был у нас старец один, монах. Говорил, не будет победителей в этой войне. А народу погибнет много. И покалечится. Но потом тысячу лет, а то и две, будет спокойная жизнь. Мирная. Города большие, новые строить начнут. Господь нас потерпит. А дальше – все опять как сейчас.
– Невесело как-то, – глядя в тарелку, проговорило Машо.
– Может, и невесело, но что уж мучиться… Главная жизнь – не здесь, главная – там, – Федор поднял ладонь вверх. Эх, давай все ж таки еще по единой. Но теперь уж точно по последней.
За столом оставались только Федор, Маша и Машо. Пить пришлось на двоих.
– Отдыхай, Андрюха, – сказал на прощанье хозяин. – Маша вон тебе чистые штаны и рубаху принесла. Твое обмундирование к утру постираем.
Приняв душ и примерив обновку, Машо рухнуло на кровать. Да, сколько всего обсудить еще надо! Странные они, эти медведи… Зря живут практически. Странные. И Бог их странный. Машо попробовало включить гешу, но она все-таки разрядилась. Розетки медвежьего дома для зарядки явно не подходили. Звери… Но не лишенные человеческого. Ловко я их разговорами уговорило, подумало пленное, пока реальность перемешивалась с мерзкими снами про войну.
…Машо – или кто оно теперь? – проснулось от стука в дверь.
– Андрюха, подымайся! – сдавленно прорычал Федор. – Пошли гулять, может, в последний раз.
– Что такое? – пробормотало Машо, приподнимаясь с кровати и ища глазами подаренную одежду. – Расстрелять меня задумал, гуманист?
– Сейчас все узнаешь.
Машо, одевшись, робко приоткрыло дверь.
– Иди, умывайся. Пойдем воздухом подышим. А то твои уроды, говорят, его скоро атомными бомбами испортят.
– Нет. Это невозможно!
– Все возможно верующему – знаешь такие слова? Верующему в гуманизм и торжество толерантности.
– Неправда. Неправда! – с вызовом крикнуло Машо.
– Пойдем и посмотрим, правда или нет.
Через пару минут они с Федором шли по проселочной дороге.
– Мы получили перехват. У вас осталось штук сорок ядерных боеприпасов, еще со времен блаженнопочившего СССР. Так вот, применят их сегодня, чуть ли не прямо сейчас.
– Враки. Они не могут так поступить с людьми. Даже Ташо не может.
– С людьми? Мы же медведи. Звери, гады, враги! – Федор сжал Машо за плечи. – Они же сами готовы подохнуть, только чтобы нас не было! Это же ядерное оружие. Ядерное! Отсюда до бывшей Москвы, до вашего Содома, сто кэмэ! Вас самих накроет – не волной, так радиацией, всю Гоморру! За два дня! Всех, кроме Таши вашей любимой – она уже со змеюкой в Америку летит. Да… Самим подохнуть, чтобы только нам жить не дать! Вот он, гуманизм, вот оно, счастье народов! «Смешно, не правда ли, смешно-смешно»… Был бард такой, Высоцкий, лет семьдесят назад такими вот словами играл. Вот скоро и посмеемся. Ладно, пошли. Двум смертям не бывать. Слушай, Андрюха, а мне ведь умирать не так страшно, как тебе. Семью я уже отправил, а дом бросать не хочу. У меня хоть дети в Сибири жить будут – не долетят дотуда ваши ржавые ракеты. А ты – зачем живешь, зачем умрешь вот сегодня, этим ясным прекрасным днем?
– Я не умру.
– Ай-яй-яй! И что, значит, с тобой будет?
– Я не знаю. И знать не хочу.
– Хочешь – попробуем спрятаться. Подвал есть, пара прочных построек в округе. Но это ж дело такое – куда ракета попадет, взорвется – не взорвется. Ракеты дерьмо у вас, ребята… Старье полное.
– Не буду прятаться. Хоть расстреляй меня.
– Значит, умереть-таки хочешь? Можешь? Не боишься?
– Я не знаю.
– Не знаю… Не знаю… Не знаю, – Федор ухмыльнулся. – Слушай, вот ваша цивилизация, самая умная, самая продвинутая, самая гуманная – почему она на главные вопросы у вас все ответы отняла? Не знаю… Как же можно так жить? Ты никогда не думал, Андрюха, что тебе жить незачем? А еще умирать не хочется! Не стыкуется что-то у вас, ребята!
Федор стоял, блаженно улыбаясь на фоне голубого неба. Машо завороженно смотрело на него. Как можно так серьезно верить в глупости? И быть довольным собой? Даже… счастливым? И стоять вот так, не бежать никуда, может быть, за минуту до гибели? Глупости несусветные. Федор. Лес. Небо.
Вспышка. Где-то близко – или далеко, непонятно – зажглось второе солнце. И тут же раздался страшный гром.
– Началось, Андрюха, – спокойно сказал Федор. – Ты уж как хочешь, а я помолюсь.
– Зачем? – как-то неожиданно легко вырвалось у Машо.
– Не знаю. Или нет, знаю. Хочешь – помолись со мной, не хочешь – слушай. Просто слушай.
Федор достал из брючного кармана коммуникатор.
– Вот моя любимая, из вечерних. Хоть и утро сейчас. Может, и не успею дочитать. Господи, не лиши мене небесных твоих благ. Господи, избави мя вечных мук. Господи, умом ли или помышлением, словом или делом согреших, прости мя.
Машо не знало, молится ли оно. Но слова казались откуда-то знакомыми.
Страшный удар поглотил все живое и неживое.
Московская Конфедерация вложила в него последние силы, принеся себя в жертву гуманизму и свободе. Из 43 ядерных ракет сработало 16.
Начиналось – именно сейчас – новое тысячелетие.
